Беда

— А если бы они были лиственничные?

— Тогда совсем другое дело! Здешняя лиственница — дерево особое. Погодите-ка… — Не договорив, он подошел к парням.

Иванов посмотрел вслед русскому старику, так полюбившемуся ему своей привязанностью ко всему якутскому.

Попов долго и внимательно осматривал лыжи. Все молчали. Слышалось только покашливание, кто-то нетерпеливо передвигал ногами, кто-то потягивал носом.

— На этих не пойдешь! — твердо сказал наконец Попов и тяжело вздохнул. — На этих не пустим! — Он толкнул лыжи по полу. — Дюралюминий — товар непрочный! День и ночь зря провозились.

— Полдня.

— Молчи! — прервал Васю Попов. — Потратили время и силы только для того, чтобы ошарашить Фокина серебряными лыжами!

— Сержант!

— Да, товарищ капитан! Они нашли серебряные лыжи, над которыми вы так издевались. И теперь довольны, что изумили все-таки вас. Идите, ребята, расколите лиственницу!

— У нас один нож сломался. Я сломал.

— При чем тут нож! Неужели нельзя найти кусок железа с острыми краями? Не может того быть, чтобы не нашли возле сломанного самолета.

Парни вскинули головы. Вот те раз! Они-то мучились, забивая клинья из обломков сучьев!

— Вскипятите чай! — сказал Попов повелительным тоном. — Хорошенько выспитесь. Костра нам ночью не надо! С самого утра начнете работать. Отколете брусок — сразу несите сюда. Как вы думаете, капитан Иванов?

— Правильно!

— Капитан Фокин? Фокин промолчал.

— Самое надежное дерево — лиственница, — начал Коловоротов, подсаживаясь к Иванову.

— Лиственница — это, конечно, дерево что надо! Верно, Семен Ильич! — Иванов добродушно улыбнулся. — Самое прочное и красивое дерево.

— Ну, то же и береза…

— Здешние леса и долины, воды и цветы…

— Все, все для меня дорого, Иван Васильевич!

— И народ…

— О, еще бы! — Старик задумчиво вздохнул. — Прожил я тут четверть века. Люблю якутов, а могу и поругать их, когда следует. На их земле, за них, можно сказать, я честно проливал кровь. О, прекрасный это народ! Особенно дети… маленькие девочки…

— Да? А почему же особенно девочки?

— У меня ведь есть внучка, маленькая якуточка Марта Андреевна. Ходит в детский садик. В это время я обычно забираю ее-домой. — Старик смущенно утер глаза и стал оглядываться.

— Ах, вот оно что! — Иванов схватил руку старика и пожал ее. — Ну, Семен Ильич, ну, дорогой старый партизан…

Чтобы не показать свое волнение, старик завозился, поднялся и, опираясь на палку, заспешил к выходу.

Ребята взяли лыжи, прихватили бак для воды и последовали за ним.

Тогойкин набил бак снегом, поставил его на костер и встал на лыжи. Легкие, быстрые, что надо. Он подошел к самолету, отогнул ковер и крикнул:

— Даша! Товарищ Сенькина!

— Ну, что тебе?

— Иди сюда на минутку.

— А сам не можешь войти?

— Я ведь на лыжах! Выйди, пожалуйста.

Даша вышла, удивленная нахальством Тогойкина, и вызывающе подняла голову:

— Ну, выкладывай!

— Ты выслушай меня внимательно и не злись заранее!

— Ну что, Николай? Холодно, у меня уши мерзнут.

— Погоди… Послушай… В старину, в голодный год, мой дед с бабушкой косили в дальней тайге и остались живы только благодаря тому, что поймали с десяток глухарей.

— Ну и что?

— А дед ловил их петлями, скрученными из… из волос бабушки.

— Ого!

— Ведь у вас с Катей косы…

От боевого вида Даши и следа не осталось. Она стояла растерянная и взволнованная, трогая рукой туго заплетенную косу?

— Что ты!.. Разве получится? А сколько?

— Не много… Ну, волосков, может с сотню…

Девушки пошептались и сразу же обе стали расплетать свои длинные косы. Быстро перебирая гибкими пальцами, они распустили и распушили волосы, разделили их на прядки. Сначала в руках у Даши мелькнули ножницы, потом у Кати. И вот они уже стояли снова гладенькие и причесанные.

Даша высунулась из самолета, молча положила на ладонь Тогойкина свернутые колечками две пряди — черную и золотистую — и так же молча ушла.

Тогойкин, проходя мимо костра, сказал:

— Меня к чаю не ждите. Вася, ты, пожалуй, сходи в то местечко… — И зашагал по самой середине полянки прямо к северу.

Цвет лыж сливался со снегом, и глядящим Николаю вслед Коловоротову и Губину казалось, что он не идет, а плывет.

— Бак вскипел! А как понесем?

— Девушек позову! — Вася не побежал, как обычно, а печально побрел к самолету.

Вернулся он с Катей. И вот они вместе, часто останавливаясь, осторожно понесли клубящийся паром бак.

Подавленные отсутствием Тогойкина, в унылой тишине пили чай.

— Ведь голодный ушел. Когда теперь вернется? — ни к кому не обращаясь, пробормотал Коловоротов.

— А он вернется? — спросил Фокин.

Люди молча переглянулись.

Рассердившись, Фокин громче повторил вопрос:

— Я говорю о нашем молодом якутском герое. Вернется ли он?

И опять никто не отозвался. А Коловоротов, с негодованием глядя на Фокина, только пошевелил реденькими и жесткими усами.

Это слишком позднее для полдневного, но раннее для вечернего чаепитие люди, видимо, посчитали ужином, потому что Попов сказал Губину:

— Ты спи, костра не надо!

— Ладно. — Вася тихо вышел.