Беда

— Девочки, — спросил хриплым голосом Иванов, — сколько сейчас времени?

— Наверно, около четырех, — ответила подошедшая Даша. — Как вы хорошо спали, Иван Васильевич! Поздравляю вас! Выздоравливаете!

— Спасибо, Даша! Только… — начал он было, но воздержался, не сказал, что вовсе не спал. — Да, спасибо, Дашенька.

— А ребята еще не принесли доски! — громко посетовал Попов. И, немного помолчав, с досадой добавил: — Небо-то именно теперь согнало с себя все тучи!

— Да… — Но, видя, что Катя хотела что-то сказать, Иванов сразу осекся. — Что Катя?

— Нет, ничего, Иван Васильевич, я так…

По выражению ее глаз, полных грусти и разочарования, Иванов, конечно, догадался, что она думала о самолете. И Попов тоже. Поэтому он с особым ударением произнес «именно теперь», и Даша поэтому приутихла и опустила свое побледневшее личико. Да все они, и Иванов в том числе, думали об одном: «Почему небо не было таким чистым, когда пролетел самолет?» Заговорить об этом вслух никто не решался, поэтому разговора не получалось. Иванов, делая вид, что хочет спать, закрыл глаза и склонил голову набок. Девушки ушли на свое место. Попов уставился в потолок.

Самое страшное, что кончаются продукты. У Иванова загудело в ушах, он вздрогнул, будто ему обдали спину холодной водой. Кончатся продукты — тогда пропало все… Куда же девался Семен Ильич? Хоть бы поговорили с ним о якутской лиственнице. Уж очень он ее расхваливал. Она, по его словам, даже крепче дуба. А приятно, что он любит край, в котором живет! Интересно, а нет ли в его родном Забайкалье дерева краше якутской лиственницы?..

Сколько ни старался Иван Васильевич отвлечься, ужасная мысль не оставляла его.

Смерть. Наверно, страшнее всего умирать от голода. А может быть, когда человека оставляют силы, затухает память и мозг перестает работать, он уже не ощущает мучений и страданий? Говорили, что замерзающему человеку мерещится жарко натопленная печь. Голодному, наверно, мерещится стол, уставленный всякими яствами… И вдруг в памяти всплыли слова известной песни: «Если смерти, то мгновенной, если раны…» Да, уж лучше мгновенная.

Но что это с ним? Это уж никуда не годится. До последней минуты, пока ты в сознании, ты обязан бороться за жизнь. Кажется, Лев Толстой говорил: «Не умру, пока думаю, а когда умру, перестану думать!» А в песне той, что вдруг прицепилась к нему, есть и другие слова. Как это? И он начал тихонько напевать. Сначала без слов. Но тут же включились, словно только этого и ждали, девушки. А потом и Попов.

А всего сильней желаю
Я тебе, товарищ мой:
Чтоб со скорою победой
Возвратился ты домой!

И все как будто удивились, что песня кончилась, хотя и знали, что пропели лишь один куплет.

Только Фокин, отмечая про себя всю неуместность пения, недовольно закашлял.

А Иванова вроде бы подзадорило его недовольство, и он начал, поглядывая на повеселевших Катю и Дашу:

По долинам и по взгорьям…

Девушки и Попов дружно подхватили:

Шла дивизия вперед,
Чтобы с бою взять Приморье…

Песню оборвали шумно влетевшие Николай и Вася. С возгласом удивления девушки вскочили на ноги. Иванов, оглянувшись, чуть было не вскрикнул. Тогойкин стоймя держал в руках лыжи. От ярких лучей солнца, проникших в открытый вход, лыжи блестели и сияли, точно и впрямь были сделаны из серебра. Парни, обсыпанные снегом, сияли, пожалуй, не меньше.

Фокин, конечно, заметил, что люди чему-то восторженно удивляются, но, заранее считая, что причина, вызвавшая переполох, непременно ничтожна, повернулся с плотно сжатыми губами и с недобро прищуренными глазами. И вдруг он вздрогнул, часто-часто заморгал и раскрыл от удивления рот.

Тогойкин наклонился в сторону Иванова и Фокина:

— Лыжи готовы, товарищи капитаны! — Николай сделал широкий шаг, стал по стойке «смирно» и протянул вперед заостренные, как копья, лыжи.

Фокин втянул голову в плечи и сделал оборонительный жест руками:

— Н-нет! Не н-надо мне!

Иванов взял одну лыжу и внимательно стал ее разглядывать. Подошли девушки и выдернули у Тогойкина вторую.

— Хороша-а!

— Какая прелесть!

Вошел, тяжело отдуваясь, Коловоротов, с грохотом выронил свой посох и, с трудом переводя дыхание, проговорил:

— Немного пошире бы…

— Поздравляю! Молодцы, ребята! Спасибо!

— На здоровье! — выпалил Тогойкин, тотчас поняв, что выразился весьма нескладно. Но радость помогла ему подавить в себе чувство смущения.

— Спасибо, товарищ Губин!

— Служим… — Вася вытянулся по-военному. — Служу…

— Спасибо, Семен Ильич!

— Это мне-то? Ну да ладно! Пожалуйста!

— Отправлюсь-ка я сегодня вечером, Иван Васильевич.

— Куда?

— А как же… Людей искать.

— Да?.. Ну да… Но погоди, погоди.

— Давай сюда! — Александр Попов поднял свои могучие руки.

Ему сразу протянули обе лыжи.

— Семен Ильич! — Ухватившись за полы шубы, Иванов потянул к себе Коловоротова. — Вы как думаете, Семен Ильич?

— Не знаю, Иван Васильевич, насколько они прочны. Легкие — это правда, скользить будут даже очень хорошо. Надо подумать, посоветоваться, Иван Васильевич.