Беда

Когда Николай, чуть смущенный, несколько замешкался с ответом, Даша Сенькина не удержалась:

— Мы ведь у вас о птичках спрашиваем!

— Птички… они, как всегда, пролетели… — начал, запинаясь, Тогойкин.

— Уже давно! — охотно поддержал друга Вася. — Они прилетают с рассветом. Сейчас они даже задерживаются возле нас. Один воробушек какой-то особенный, забавный. Меньше и слабее всех, но поразительно смелый! Прыг-прыг, — прямо к нам, совсем вплотную. И все о чем-то спрашивает, что-то весело рассказывает. Но кто знает, что он говорит…

— Хоть бы им немножко сухариков намолоть и насыпать, — начисто ошарашил всех Фокин.

— Как бы у нас костер не потух! — вскочил на ноги Тогойкин.

— Воробьи, между прочим, и масло очень любят… — сообщил Семен Ильич и закряхтел, собираясь подняться.

Он с трудом встал на ноги, доковылял до выхода и вышел. Парни уже хлопотали у костра.

Тропинку, по которой они ходили, опять замело снегом. Но они и не держались прежней тропинки, а добирались до костра напрямик, по глубокому снегу. Старик, вспомнив, что забыл посох, остановился было, но снова двинулся к костру — стало жалко десятка метров, пройденных с таким трудом.

Тем временем Коля и Вася уже успели оживить костер и, вздымая снег, помчались к лесу. Старик приостановился и, без надежды быть услышанным, негромко спросил:

— Ребята, вы куда?

К его удивлению, парни сразу обернулись.

— Куда, говорю, побежали?

— Дрова кончились! — выкрикнул Вася и помчался дальше.

— Семен Ильич, — попросил Тогойкин, — вы лучше вернитесь и приходите, когда мы протопчем дорожку. Вам сейчас не пройти. — А сам, нарочно забавно выкидывая ноги, пустился широкими прыжками к своему другу, уже ожидавшему его на опушке леса.

Старик остался стоять.

Милые ребята, какие они еще молодые, веселые и дружные! И до чего же у них чуткий слух! О, как чудесна молодость, когда о ней думаешь в старости!

Семен Ильич оглянулся, как бы решив и в самом деле вернуться, но вдруг, резко склонившись вперед, упрямо потащился к костру.

Без посоха было много труднее идти. Если упадешь в глубокий снег, едва ли выкарабкаешься без чужой помощи. Стоило ему только подумать об этом, как силы тотчас покинули его, заныла больная нога, стала тяжелой и повисла как мокрая тряпка. Старика затрясло, он стоял на одном месте и дрожал, не зная, как быть, — попробовать добраться до костра или попытаться вернуться. Но тут его окончательно покинули силы. О, проклятая старость!..

Подобрав полы пальто, Семен Ильич начал медленно опускаться. Он сел на снег и, бережно, обеими руками, высвободив больную ногу, уложил ее на здоровую. Но оказалось, что сидеть так неудобно. Сильно заныла поясница, начало тянуть назад плечи. Старик осторожно поднял ногу и передвинул ее, чтобы здоровой разгрести снег. Но и этого он не смог сделать. Снег набился в унты, да и сам он при каждом движении все глубже погружался в сугроб. Нога стала ныть пуще прежнего. Он попытался встать, но не сумел. Делать было нечего, он откинулся назад и лег. Когда за воротник пальто попал снег и ожег тело холодом, старик, словно из упрямства, вдавился в сугроб еще глубже.

Наверно, он никогда в жизни не ложился навзничь на снег. Садиться или даже лежать ничком, ползти по снегу ему, конечно, приходилось. А вот лежать на спине — нет.

Если внимательно прислушаться, оказывается, снег тихо шумит, как море или лес в хорошую погоду, шуршит, точно сухое сено. И так приятно пахнет чистый снег, будто только что разрезанная спелая дыня. Оказывается, снег только сверху такой однообразно белый, как сливки, а поглубже он отсвечивает зеленоватым, изумрудным цветом. Будто где-то в глубине горит огонек.

Тайга вдали то приоткрывает тоненькую белую шелковую накидку, и тогда она темнеет, то снова набрасывает ее на себя, и тогда окутывается туманной пеленой.

И небо, сплошь затянутое белесым маревом облаков, находится в постоянном движении. Когда облака сгущаются, небо сурово хмурится. Тогда на снег натягивается серый покров. А разредятся облака, небо светлеет и вроде бы улыбается. Тогда исчезает серый покров, и повсюду тихо мерцают светлые искорки. Сквозь облака выглянет вдруг фарфоровое солнышко, гладенькое без лучей.

Старик глубоко вздохнул, закрыл глаза и довольно быстро забылся сном…

— Семен Ильич! Семен Ильич!

— А-а-а? — испуганно вскрикнул старик.

— Вы почему это лежите? Вставайте!

У Николая и Васи, склонившихся над Коловоротовым, был растерянный вид. Старик глубоко вздохнул, утер глаза рукавицей и улыбнулся. Ему не хотелось вставать, ему было тепло и мягко, вообще на редкость покойно. Он подосадовал, что парни не пришли позднее. Такие хорошие сны ему снились. Гражданская война. И он — молодой, и друзья его. И не разбуди его эти ребята, к нему бы успели подъехать его боевые товарищи. Эх! Не дали поглядеть на них, взяли да разбудили!

— Семен Ильич!

Парни легко подняли его и поставили на ноги. Немного пригнувшись, Тогойкин обвил руками старика свою шею, выпрямился и понес его. Старик огляделся и понял, что они удаляются от костра.

— К огню! К огню! — заволновался он. — К огню, говорю!