Беда

Неожиданно, будто внезапный порыв ветра сорвал сухие еловые шишки, на снег шумно высыпала стая воробьев. Один чуть-чуть отстал и сел отдельно, в сторонке. Посидел, потом покатился комочком и защебетал. Двигаясь прямо к парням, стоявшим у костра, он наткнулся на одного из своих собратьев и, пятясь назад, сердито защебетал, затем перескочил через него и опять пустился бежать, подпрыгивая, как клубок шерсти. Наткнулся на другого, вытянул шейку, сделал несколько прыжков назад и опять перескочил через него. Остановился он совсем близко от парней и, стоя на своих тоненьких ножках, стал опасливо оглядываться, зыркая по сторонам своими кругленькими глазками. Он все время щебетал, видимо рассказывая о чем-то очень важном.

Парни тихо наблюдали за ним.

— Улетят, — прошептал Тогойкин.

Вася крадучись отошел в сторону и рассыпал по снегу сухарную пыль. Воробьи шумно взлетели, но тотчас приземлились. Как только Вася отошел, шерстяные комочки сразу запрыгали и принялись оживленно клевать, возиться и хлопотать.

Когда Вася подошел к Николаю, его взору представилось следующее: человек и воробей стояли друг против друга и вели весьма оживленный разговор.

— Ты иди к своим друзьям, — говорит Тогойкин.

— Чей, че-ей? — отвечала птичка и укладывала и охорашивала свои перышки, словно приводила себя в порядок.

— Ты же, друг, проголодаешься!

— Чивы-чивы-чив! — возражал воробей и с умным видом потряхивал головкой.

Николай бросил ему кусочек сухарика величиной с бусинку. Испугавшись резкого движения руки, воробей метнулся кверху, но тотчас вернулся, схватил клювом крошку, полетел, мелькая крылышками, бросил добычу своим друзьям, вернулся и снова сел перед человеком:

— Че-чело-век!

Тогойкин бросил второй шарик. Воробей схватил его и опять унес к своим. Так он сделал несколько рейсов. Вокруг пищи, добытой своим храбрым товарищем, воробьи собирались по двое и по трое и клевали шарики, катая их по снегу.

— Все!

Николай бросил последний кусочек подальше, на этот раз воробей не унес крошку, а стал клевать сам, отскакивая от нее и вновь подскакивая.

Это была, пожалуй, самая невзрачная из всех птичек, но очень ловкая и смелая. Казалось, что не только мяса, но и косточек-то нет у этого воробушка. Перекатывается по снегу клочок живого пуха — и все. А в кургузом хвостике и в трепещущих крылышках явно недоставало перьев, они просвечивали. Но до чего же он был весел, боек и радостен, этот воробей! Наверно, он считал себя в этом подсолнечном мире самым нужным, самым необходимым существом… Или же он вылупился позже своих братьев и сестер, не успел еще возмужать и окрепнуть к зиме, тяжелее других перенес снега и морозы и потому так жалок его вид… А может быть, он самый старый в стае, обременен заботами, но с годами любовь к жизни не покинула его. А может быть, это был доблестный герой, отчаянный смельчак, уцелевший в смертельной схватке, сумевший вырваться из кривых когтей свирепых хищных птиц или зверей… Кто это может знать! Но как бы там ни было, он, видно, сполна получал от жизни свою долю радости. Потому он так веселится, потому он так ликует. И это хорошо! Очень хорошо!

— Молодец, Трифон Трифоныч!

— Кто?

— Да вот этот герой! Воробей! — кивнул Вася на пичугу и рассмеялся.

С этих пор парни величали этого отчаянного воробья Трифоном Трифонычем.

II

— Доброе утро, товарищи!

— Добрый день! Доброе утро!

Парней встретили радостно.

— Орлы! Соколы! — задорно пробасил Александр Попов и задвигался на месте. — Итак, фашисты кинулись назад! Хвосты горят! Давайте скорее чай, и примемся за лыжи!

Этот человек стал неузнаваемым за одну ночь. От радости, что у него теперь открыты оба глаза, что он вновь приобщился к жизни, услышав пусть ранее знакомые ему газетные новости, он, казалось, вот-вот вскочит на ноги.

Подозвав к себе Тогойкина, Иван Васильевич доверительно спросил:

— Ну как?

— Двигается, Иван Васильевич.

Вася Губин по-военному лихо щелкнул каблуками.

— Дела хороши, товарищ капитан, — добавил Тогойкин. — Товарищи капитаны! — поправился он.

Иванов слегка кивнул головой и опустил глаза: мол, сейчас не шумите. Так поняли его Николай и Вася.

Эдуарду Леонтьевичу этот разговор был почему-то не по душе, но он смолчал. Ведь Тогойкин своим обращением «товарищи капитаны» вроде бы отрапортовал и ему. Капитан Иванов, видимо, одобрительно принял это сообщение. Так зачем же отставать капитану Фокину? Все радуются. Пусть радуются, он не станет спорить.

Давно устаревшие для читателя газетные сообщения подняли у людей настроение, как бы соединили их с народом и приобщили к общему великому делу. Окрепла уверенность в том, что на своей родной советской земле они не погибнут.

С хрустом разгрызая жалкие порции сухариков, шумно прихлебывая подслащенную воду, все старались казаться беспечными.

— А как же, товарищ, те птички? — спросил вдруг Фокин, обращаясь к Тогойкину несвойственным ему мирным тоном.

— Ах, да, ведь верно! Как ваши воробушки? — подхватили остальные, видимо приятно удивленные резкой переменой в настроении Фокина.