Беда

За березками просматривалась чистая и гладкая терраска. Там из-под снега выдавались округлые снежные бугры муравейников, напоминавшие небольшие копны сена.

Тогойкин поднялся вверх по распадку и пересек перегородившие ему путь густые заросли молодого леса. Тут начался обширный кочкарник, там и сям мелькали гладенькие блюдца замерзших озерков, окаймленных высокой жесткой травой со свесившимися густыми кистями колосьев. Раз уж начался кочкарник, появились и следы мышей, ласок и горностаев.

Крупный самец горностай только что уволок добытую мышь. При упоре он прочеркивал своей добычей поверхность снега, при прыжке подтягивал мышь кверху, и след от нее исчезал. Горностай весьма осторожный зверек. В свое жилище он может проникнуть с разных сторон. Если, вернувшись с охоты, горностай заметит, что у главного входа насторожен черкан, капкан или силок, он обходит опасность и забирается домой через боковой вход. Если же орудие его смерти человек насторожил в то время, когда зверек находился внутри, он его разряжает, стоя поодаль, коготками протянутой лапки. Он по нескольку раз подкрадывается к выходу и вновь отступает, пока не удостоверится, что никакая опасность его не подстерегает.

Но опытный охотник тоже не дремлет. Прежде всего он определяет, в норке ли зверек или ушел на охоту. Если внутри, охотник может насторожить черкан, сделать перед ним козырек из сена, осторожно засыпать его снегом, чтобы затемнить пространство перед черканом, — тогда горностай подумает, что до выхода на свободу еще далеко. А можно еще перед черканом сделать другой, ложный вязок рамы и прикрепить к нему спусковую поперечную планку. И горностай разрядит орудие, когда уже окажется под самым прижимом черкана. Обычно еще подбрасывают перед орудием или через порожек рамы какую-нибудь соблазнительную для горностая приманку — кусочек обгорелой кожи, сушеную мягкую рыбку, дохлую мышь. Старые охотники знают много всяких уловок. Отец Николая был большим мастером охотничьего промысла. Он умер, когда Николаю пошел десятый год. С тех пор они вдвоем с матерью. Но скоро их будет трое, с Лизой…

Тогойкин шел, вот так размышляя, и вдруг над ним затрепетали легонькие крылышки, послышалось веселое щебетанье. Он вскинул голову и чуть не упал, чуть не потерял равновесия. Над ним зарябила густая стая воробьев. Одна птичка неожиданно полетела в сторону. И тут вся стая вильнула вдруг в сторону, снова прошумела над головой Николая, но уже в обратном направлении, и рассыпалась горохом под кустиками. Николай замер. Один воробей отделился от стаи и быстрыми прыжками направился к нему. Иногда он останавливался и оглядывался. Оказавшись совсем близко от Тогойкина, воробушек остановился, потер клювик о снег, оправил перышки, отряхнулся и серьезно посмотрел на свою грудку. Кончив прихорашиваться, он поднял головку и, стоя на своих тонюсеньких ножках, с величайшим достоинством поведал Тогойкину:

— Че-век близко!.. Близко, близко!

— А где, Трифон Трифоныч, где человек? — спросил Николай, даже не подозревая, что лицо его озарилось радостной улыбкой.

— Снег чист, чист-чист!

— Чист, Трифон Трифоныч, чист!

— Прочен наст, наст прочен!

— Это для тебя он прочен, мой друг! Ты же совсем легонький…

Тогойкин осторожно ощупал карманы пальто — распарывать их ему сейчас не хотелось. Он передвинул поудобнее кружку, прикрепленную за ручку к поясу, сколупнул перочинным ножиком маслица и кинул воробью. Трифоныч распустил веером полуобщипанные крылышки и жалкий остаток хвоста, но тотчас собрал их, подбежал, осторожно выхватил из снега кусочек масла, вспорхнул, подлетел к своим, выронил свою ношу прямо над товарищами, прилетел обратно и снова опустился на землю.

— Чу-чуть! Вот-вот!..

Трифон Трифоныч подбирал кусочки масла, которые подбрасывал ему Тогойкин, и относил товарищам.

— Чу — тут че-век, че-век!..

Воробьи, с шумом и боем склевав принесенную им самым боевым и храбрым из воробьев добычу, разбежались было врассыпную, но тут же собрались в кучу и без всякой видимой причины сразу «шур» — и улетели. Трифон Трифоныч принялся торопливо клевать последний кусочек масла и, чирикнув что-то вроде «будь!», полетел за своими.

Тогойкин сдернул с головы шапку и помахал ему вдогонку.

— Привет моим!..

Желая наверстать время, упущенное за недолгую остановку, Николай быстро зашагал дальше.

Там, далеко, где, постоянно сужаясь, исчезает распадок, выглянули из туманного марева первые лучи восходящего солнца и запылали огромным пожарищем. Словно бы решив добраться до того места раньше, чем успеет подняться огненный шар, Тогойкин заторопился, заскользил, зашуршал лыжами.

Скоро он наткнулся на зимовье горностая. То был старый и матерый горностай. Главный вход он вырыл под травянистой кочкой, скрытой под густым кустом тальника. Свою добычу он уже затащил в нору.