Беда (СИ)

Перехватив меч левой рукой, граф правой выхватил кинжал и с силой метнул его в зад врага. Тяжелое лезвие попало в самый центр симбионта, пробив одну из кровавых ягод-глаз. Кинжал вошел по рукоять, извержение энергии тут же пресеклось, а сияние стало стремительно слабеть. Но саркеец уже почти развернулся к графу и наставил на него оружие. Д’Эрбаж поднял меч и нанес два мощных рубящих удара по корпусу монстра.

И тут время снова пошло с обычной скоростью. Словно гора свалилась на Пастуха, мгновенно превратив все его существо в бессильный кисель, вдавив его в землю. Последнее, что он видел, проваливаясь в небытие — как рядом с ним падает крест-накрест разрубленный красный дьявол.

* * *

Боль заполняла все вокруг, я не знал, куда от нее деться, как сбросить ее с себя. Кажется, я кричал, кажется, катался по земле, словно хотел оторваться от нее, оставить ее позади. Кажется, кто-то пытался меня остановить, хватал за плечи, прижимал…

Потом меня все-таки лишили возможности двигаться, и на пылающую половину моего лица полилось что-то холодное. Я завопил еще сильнее — если это вообще было возможно — но в следующий миг в рот мне тоже полилась жидкость… Какое-то крепкое вино…

— Выпейте, синьор, выпейте, вам полегчает! — словно откуда-то издалека до меня донесся голос Джованни.

Все еще плохо осознавая, что происходит, я тоже схватился за эту фляжку и стал, захлебываясь, глотать ее содержимое. Лицо по-прежнему горело, я почти ничего не видел и мало что соображал, но пьянящий напиток и правда немного облегчил боль, что позволило мне оглядеться вокруг. К моему удивлению, постепенно стало возвращаться и зрение — глаза не пострадали. А я ведь был уверен, что та дьявольская вспышка выжгла их начисто. Должно быть, я успел моргнуть в тот самый момент… Но об этом можно было подумать позже, сейчас надо было узнать, чем закончилось сражение.

Рядом со мной лежал один из наших убитых противников. Чуть дальше — обгоревший мертвый бедняга Джузеппе. Еще дальше двое моих охранников склонились над окровавленным третьим. Я повернулся в другую сторону и едва сдержал крик: красная тварь, почти полностью разрубленная страшными ударами, тоже валялась на земле в луже мерзкой тягучей жидкости.

— Он… появился прямо из воздуха… — пробормотал Джованни. — Не прилетел, как этот дьявол, а просто возник! И дьявол тут же на части развалился, как будто кто-то его мечом… А он… сразу же упал, мертвый…

Я не мог понять, о ком он говорит, и жестом велел ему помочь мне подняться. Джованни потянул меня вверх, и лишь тогда я увидел, кого он имел в виду. Еще одного человека, лежавшего на боку рядом с красным чудовищем.

Мы не виделись несколько лет, но с тех пор он совсем не изменился — его бледное лицо было все таким же молодым, словно он вообще не старел. Я давно подозревал, что так оно и было. Но теперь видел, что даже если время и не было властно над этим человеком, бессмертным он не был.

Несколько шагов в его сторону дались мне с трудом. Голова кружилась, то ли от боли, то ли от вина, и дойдя до него, я рухнул рядом с ним на колени.

— Отец! — мне было трудно говорить от подступивших рыданий. — Неужели я потерял еще и тебя?!

Мои руки шарили по его телу, пытались нащупать биение жизни на шее или на руках, но безуспешно. Все было кончено — он умер.

Джованни подошел ко мне и осторожно положил руку мне на плечо.

— Кто еще из наших погиб? — глухо спросил я, не оборачиваясь, чтобы он не видел моих слез. — Кроме Джузеппе…

— Остальные живы, — ответил главный охранник.

— А что с бочками?

— Все на месте, в лодках. Одна едва не уплыла, но Антонио, когда упал в канал, добрался до нее и снова пригнал ее к берегу. Странно, что они, — Джованни махнул рукой на тела врагов, — не попытались перевернуть лодки и утопить бочки.

Как раз в этом ничего странного не было — если бы бочки утонули в канале, уксус просочился бы наружу сквозь щели вокруг пробок, и лекарство все-таки распространилось бы по Венеции. Но я был не в состоянии объяснять что-либо. Я вообще не мог больше говорить, не мог даже радоваться тому, что мы выполнили задание отца и победили. Не мог даже утешить себя тем, что сам он был бы очень рад этому.

— Джованни, оставь меня одного, прошу тебя, — с трудом выговорил я и снова наклонился к отцу.

Дело, которое он мне поручил, было выполнено. От меня больше ничего не зависело, и сам я тоже больше никому не был нужен. Отец, Виттория — всех, кто нуждался во мне, больше не было в живых.

Я положил руку отцу на спину и закрыл глаза. Боль снова начала разгораться — страшно было даже подумать о том, как я теперь буду выглядеть. Хотя… не все ли равно?

На какой-то момент мне показалось, что голоса моих людей и другие звуки стихли — словно весь мир вокруг меня начал исчезать. А потом под моей рукой внезапно что-то слабо зашевелилось.

Венеция, ночь с 31 октября на 1 ноября 1347 года

Первое, что увидел Пастух в тайных покоях своего разума — скорбный взор стоящей над ним женщины.

— Все в порядке, — проговорил лежащий на полу граф. — Я жив… Я ведь жив?..