Беда (СИ)

Я медленно отделился от двери и шагнул к ним. Девушка лежала с закрытыми глазами, и ее лицо казалось еще более бледным, чем раньше. Но страшные пятна, покрывавшие, как я подозревал, все ее тело, теперь исчезли, а тонкие пальцы на руках вновь были розоватыми, живыми!

И она была еще красивее, чем я думал, когда видел ее в мужской одежде!

— Сын, можешь подойти, — произнес отец голосом каким-то надтреснутым, словно в нем что-то сломалось. — Она будет жить, но сейчас очень слаба. Не буди ее, пусть восстанавливает силы.

Я присел на пол рядом с ним и снова взял девушку за руку — тонкую, исхудавшую, но теплую.

— Ты сказал, она тоже твое дитя? — повернулся я к отцу. — Как я и другие… твои помощники?

Он молча кивнул, и на его лице появилась слабая улыбка:

— Поэтому она так стремилась сначала к знаниям, а потом еще и к тебе.

— Значит, мы с ней — кровные родственники?..

Неужели я смогу любить ее только, как сестру? Впрочем, главное, что она осталась жива…

— А, вот ты о чем! Не волнуйся, ваше родство настолько дальнее, что вы сможете пожениться. У тебя с ней не больше общей крови, чем с любой другой женщиной в мире.

— Значит…

— Значит, вы с ней будете жить долго и счастливо, — теперь улыбка отца стала шире. — Вместе. Но ты уж все-таки отпусти ее учиться в Болонью. И мне там помощник будет весьма кстати….

Да пусть она учится, сколько хочет! Главное, что жива!.. Хотя, конечно, тогда придется и мне в Болонью перебираться.

Впрочем, о чем это я думаю?..

— Возможно, она еще и не захочет за меня замуж, — возразил я, дотрагиваясь до повязки на своем лице. — Я для нее слишком старый, а теперь еще и урод...

Да и наплевать! Пусть уж найдет себе молодого и красивого мужа! Главное, что жива!

— Боевые шрамы украшают мужей, — отец положил руку мне на плечо. — А разница в возрасте еще и не такая бывает. Ты даже не представляешь… Ладно, думаю, дальше вы уже без моей помощи объяснитесь…

Он как будто хотел сказать что-то еще, но вдруг побледнел еще больше и стал заваливаться на меня. Я едва успел подхватить его и осторожно опустить на пол.

Новая волна страха за него была такой сильной, что я и сам чуть не лишился чувств после всего пережитого. Но, слава Господу нашему и святому Никколо, отец был жив, хотя без чувств и дышал едва заметно.

Я стал хлопотать над обоими, забыв о собственной ране, которая, впрочем, после чудесного отцовского снадобья меня почти и не беспокоила. Закутал Витторию в одеяло, а для отца соорудил более-менее мягкую постель, собрав в кучу устилавшую пол солому, и накрыл его своим плащом.

За девушку я больше не беспокоился, но тревога за отца вновь грызла меня. А вдруг он все-таки умрет?

Нет, этого не будет!

Но в любом случае, можно было только догадываться, сколько они еще проспят, и сколько мне придется заплатить местным рыбакам, чтобы они не выгнали нас из дома.

Я сел на пол подле двух дорогих мне людей и приготовился охранять их покой, пока не придет Антонио.

Однако я его не дождался: за дверью хижины раздались шаги, невнятные голоса, дверь распахнулась и, к великому моему изумлению, внутрь ввалились три мавра!

За последние дни я видел множество вещей удивительных, странных и ужасных, но вид магометанских разбойников в чалмах и бурнусах в рыбацкой лачуге близ Венеции на несколько мгновений вогнал меня в ступор. Двое были огромными мрачными бородачами, один из них на лицо подобен смоли, а второй разве что лишь чуть светлее. Третий — гораздо ниже и тоньше — закрыл лицо платком до самых глаз. Мне показалось, что он среди них главный. И у всех троих на поясах висели внушительные кривые сабли и кинжалы.

Рука моя потянулась к мечу, хоть я и понимал, что долго супротив них не выстою…

Средиземное море, ноябрь 1347 года

Долго, очень долго пребывал он в стремящемся неведомо куда потоке. Река эта была страшной и удивительной — в ней не было воды, плоть ее состояла из каменных валунов, больших и малых, с грохотом несущихся по вселенной. Собственно, чудовищный этот поток сам и был всей вселенной, а в ней затерялась несчастная одинокая душа, не ведающая, кто она такая, ежесекундно растираемая в труху острыми гранями камней, но ни на мгновение не теряющая осознания длящегося мучения. Оно, однако, было единственным, что хранило «я» этой души. Страдания были для нее, как воздух для живых — без них она растворилась бы в небытие. И потому отчаянно цеплялась за свою непрерывную муку.

Много, очень много миновало эр, эонов и кальп, прежде чем что-то стало меняться. Мучения становились менее острыми, а бурное течение каменной реки как будто чуть замедлилось. Это было почти незаметно, но все же настал момент, когда поток вовсе остановился — валуны больше не терзали слившуюся с ними душу. Более того, она словно стала чуть более… выпуклой, более… не то, чтобы свободной, но автономной.

Одновременно она ощутила, что в нее откуда-то начинают вливаться новые силы: сначала по капле, потом — тонкими струйками, и наконец — устойчивым мощным потоком.