Беда (СИ)

Боль прошла вовсе, в голове словно расширилось и стало легко, а движения, напротив, застопорились. Я все глубже погружался в тихую радость — от того, что отец жив, что жив я, что мы сделали то, что должны — от всего. Много бы я отдал, чтобы мирное это состояние продлилось вечно. Но отец вновь призвал меня к делам.

— Скажи своим парням, чтобы выгрузили бочки на берег и охраняли их до нашего возвращения, — велел он. — Люди дожа, надо думать, уже скоро придут. И пусть кто-нибудь из них, кто меньше всех пострадал, поможет нам грести — а то мы оба сейчас еле живые. Лицо мы тебе в лодке перевяжем, пока плыть будем.

— Мы поплывем куда-то еще? — удивился я.

— Разумеется. К твоей Виттории, — отец встал и сделал пару неуверенных шагов к каналу, не обращая внимания на уставившихся на него охранников.

Моя радость от этих слов стремительно потухла и обратилась в ничто.

— Виттория умерла, — скорбно произнес я.

— Меня ты тоже только что считал мертвым, — пожал плечами отец.

— Но ты же сам говорил, что спасти ее нельзя…

— А теперь знаю, что могу попытаться. Но надо торопиться.

Я не в силах был поверить в новое чудо, но отец, не говоря больше ни слова, направился к моим людям.

К тому времени, как мы снова пересекли залив, небо на востоке начало розоветь. И это несмотря на то, что Антонио старался грести изо всех сил — он почти не участвовал в схватке, так как его быстро сбросили в канал, и теперь, видимо, хотел быть полезным хотя бы в качестве гребца.

— Останься здесь, покарауль лодку и проследи, чтобы к нам никто не заглядывал, — сказал ему отец, когда мы причалили, и повернулся к темнеющим в отдалении рыбацким хижинам. — Где ты ее оставил, Джулиано, показывай.

Я молча махнул рукой в сторону крайней лачуги, и мы торопливо зашагали в ту сторону.

— Я попробую вернуть ее к жизни, но скажу тебе сразу — не знаю, получится ли это, — сказал отец по дороге туда.

Я молча кивнул, не зная, что можно на это ответить. Сказать, что прошу его хотя бы попытаться? Но он и так понимал, что именно этого я хочу больше всего на свете…

Виттория лежала там, где я оставил ее накануне — на полу хижины. Больше внутри никого не было — кажется, несмотря на уверения, что ее болезнь не опасна для других, и на щедрую плату, которую я оставил хозяевам, они испугались и ушли ночевать к соседям.

…Ее кожа была еще теплой — или мне это только казалось? Вновь, второй раз за эту ночь я стал искать какие-то признаки жизни у близкого человека и вновь не находил их. Сердце Виттории не билось, изо рта у нее не вырывалось даже слабого дыхания. Она была мертвенно бледной, и на матовой белизне этой страшно выделялись темно-лиловые пятна.

— Отойди, — велел мне отец. — Стой у двери, не пускай сюда никого, и что бы ты ни увидел, не приближайся к нам!

Я медленно отступил назад, не сводя глаз с накрытой одеялом девушки. А отец занял мое место рядом с ней, тоже дотронулся до ее руки — и внезапно закрыл глаза, застыв, словно погрузившись в молитву или в глубокие раздумья. Его губы чуть заметно шевельнулись, словно он разговаривал с кем-то невидимым. С другими своими детьми, такими же, как я? Или с кем-то еще?

Внезапно мне показалось, что от отца в сторону девушки идет какая-то призрачная волна — словно колебания воздуха в жаркий день. А потом тело Виттории как будто бы охватил какой-то туман — сперва еле заметный, он с каждым мгновением густел, по нему забегали светлые искорки, а потом он весь стал, словно переливающееся облако, в котором, однако, виднелись большие темные и даже почти черные сгустки вида весьма зловещего…

Девушка словно растворялась в чудесном тумане, сама становилась им!

Я вжался спиной в скрипучую деревянную дверь, сам не понимая, что удерживает меня от того, чтобы броситься к тому, что было моей Витторией… или, наоборот, убежать из этого дома как можно дальше.

Отдаленно напоминающее человеческую фигуру облако висело над одеялом и торчащим из-под него рукавом мужского платья Виттории. Свечение постепенно очищалось от темных сгустков, усиливалось, становилось спокойным и ровным. Отец открыл глаза и пристально смотрел на него взглядом сосредоточенно-отрешенным.

Сколько времени так миновало? Мне казалось, что прошли долгие часы, но когда облако стало гаснуть, сгущаться вновь и очертания человеческой фигуры сделались более четкими, свет за окном был таким же тускло-розовым — солнце все еще низко висело над горизонтом. Я заметил это краем глаза и тут же снова забыл о времени, потому что над постелью Виттории по-прежнему творилось что-то невероятное.

Облако, окончательно принявшее форму обнаженной девушки, опустилось на одеяло, и лишь какая-то часть искорок, из которых оно было соткано, осталась висеть в воздухе. Отец взмахнул рукой, развеивая эту легкую дымку, а потом наклонился к Виттории, накрыл ее краем одеяла и прижал пальцы к ее шее.

— Получилось!.. — выдохнул он и, покачнувшись, оперся рукой о пол. — Она воистину мое дитя!