Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Она именовала Соловьева хрустальным сосудом Логоса, святым Граалем, величайшим сыном века и – ребенком, который, плутая в темной чаще греха, порою забывает невесту и матерь свою – Софию, Предвечную Мудрость.

– Понимаете? Невесту и мать…»

Понизив голос, она рассказывала, как тайну:

– Его соблазняют люди, но еще более настойчиво – черти. Он знает это. В одном письме он пишет, что черти заглядывают в окна к нему, а один даже спрятался в сапог и всю ночь сидел там, дразнился, шумел…

Потом Горький еще раз встретился с пожарным Лукой Симаковым, который сказал, что не понравился он мамаше, «не велела она говорить с тобой».

Но минуты через две, прижимая меня тяжким телом своим в угол казарменной клетки, где он жил, пожарный шептал:

– Христос прячется от попов, попы его заарестовать хотят, они ему враги, конечно! А Христос скрылся под Москвой, на станции Петушки. Скоро все будет известно царю и вдвоем они неправду разворотят в трое суток! Каюк попам! Истребление!

Горький потому и вспомнил в начале двадцатых годов Анну Шмит, что имя ее стало известно в интеллектуальных кругах вскоре по смерти Соловьева. Сергей Булгаков писал о ней, издал одну ее рукопись. Друзья Соловьева знали о ней еще при жизни его и свидетельствуют, что ее активность весьма смутила философа. Конечно, А. Н. Шмит не была шарлатанкой и авантюристкой, но такое буквальное восприятие и инсценировка тем соловьевской философии бросало косвенный и не очень благоприятный свет на эту философию. Кровь действительно делалась клюквенным соком, высокодумье оборачивалось фарсом.

После смерти Соловьева Шмит являлась к Блоку в деревню и в редакцию журнала «Новый Путь», орган тогдашних «декадентов». Георгий Чулков, бывший секретарем редакции журнала, оставил такое воспоминание:

Она явилась как бы живым предостережением всем, кто шел соловьевскими путями <…>. Вокруг «вечно-женственного» возникали такие марева, что кружились не только слабые головы, но и головы достаточно сильные. И «высшее» оказывалось порою «бездною внизу». Старушка Шмит, поверившая со всею искренностью безумия, что именно она воплощенная София, и с этой странною вестью явившаяся к Соловьеву незадолго до его смерти – это ли не возмездие мистицисту, дерзнувшему на свой риск и страх утверждать новый догмат.

И. Т.: А, знаете, Борис Михайлович, вот читая этот горьковский отрывок, я вспомнил нашу с вами давнюю программу о Венедикте Ерофееве. Вы еще говорили, что Веничка, должно быть, знал этот текст, откуда и вышло его знаменитое сочинение, где его христоподобный персонаж едет из Москвы в Петушки и никак доехать не может. Можно сказать, что здесь дана гротескная реинкарнация Владимира Соловьева?

Б. П.: Да, и для этого даже не надо знать его философию, достаточно прочитать текст Горького. И ведь текст Ерофеева – трагическое сочинение: праведник в шутовском обличии алкоголика (вспомним «винопитие» Соловьева) до Петушков, своего убежища, не доехал, а в Москве принял мученическую смерть. Книга Ерофеева очень естественно ложится в контекст Соловьева.

И. Т.: А это правда, что Соловьев чертей видел?

Б. П.: Об этом писали современники Соловьева, с которыми он был близок, он этих происшествий не скрывал. Самый известный случай: во время плавания на пароходе по Эгейскому морю Соловьев вошел в каюту и увидел, что на койке черт сидит. Соловьев осенил его крестным знамением и сказал:

Христос воскрес! А черт ответил: Христос-то воскрес, а тебя я все-таки доконаю. Спутники Соловьева, вошедшие позднее в его каюту, увидели его лежащим на полу без сознания.