Бедный Енох

— странное дело, но весь, как бы я его назвал, сказочный, сюжет разворачивался передо мной в моем воображении так живо, будто описанные в главе книги события происходили со мной, вернее даже, и мне это иногда так представлялось, будто описанные фантастические события происходили несколько по другому, и я знал это, как все было на самом деле, но, в итоге, сам их описал по-другому…

* * *

И тут мне вдруг привиделось, будто я, стоя в кругу собравшихся вокруг меня многочисленных друзей, обращаюсь к ним. Все происходящее представлялось мне от первого лица: я что-то говорю им, а они, глядя на меня глазами, полных надежд, реагировали на мои слова, и я, никто более, никто, кроме меня — наполнял их надеждой на будущее.

И вдруг… стоп!

Среди тех, кто смотрел на меня, я вдруг заметил того, к кому обращался на улице, где-то в центре, когда мне было так плохо, когда обрушившиеся на меня видения и эмоции, которые я записал в свое сумасшествие, казалось, уже разбили меня, поставив на грань самоубийства.

Там был человек, который был до боли похож на демона, порекомендовавшего мне заключить договор с Дьяволом.

* * *

Я встрепенулся после короткого сна, неожиданно накрывшего меня, как теплое одеяло — и посмотрел в окно, как там, за окном, уже значительно ниже, чем раньше, все еще трепетало солнце.

Сняв телефонную трубку с «базы» и засунув ее себе в задний карман джинсов я бродил туда-сюда по пустому офису, не зная, что делать, в конце концов оказавшись на кухне, которая еще использовалась и как курилка.

* * *

— Вах! — я запускаю в воздух тугое кольцо дыма, которое уже под потолком, расширившись, не растворилось, а будто замерло и стало оседать к полу.

Я смотрел на дым, почему-то казавшийся мне жирным и тяжелым, и в моем воображении всплывали образы разных крылатых, но не обязательно летающих существ, чье оперение я будто разглядывал в упор, и они менялись, изменялись, от цветастых — к серым, и потом к белым и даже блистательным. Эти перья, необычно массивно заслоняя все передо мной, вдруг, удаляясь, становились крыльями ангелов.

Раз! — и я вижу медленные, кружащиеся полеты над землей, сначала — высокие, в высоком небе с разряженным воздухом, но потом все ниже и ниже. День ото дня, день ото дня — все ниже и ниже и ниже.

Два! — кто-то, чьими глазами я вижу все, пролетает над холодной заснеженной тайгой в поисках черного, окантованного серебром стяга…

Три! — вокруг меня простирается небольшой, но высокий, готический каменный город, в котором будто поселилась тьма. И крылья, крылья, крылья! Мелькающие, мельтешащие, трепещущие от озноба, не дающие покоя крылья тех, кто, как и тот, чьими глазами я смотрю за заснеженную землю, спустились вниз, сюда, где тьма и холод, где край земли. Вначале, конечно, мы оказались здесь просто из любопытства.

Четыре! — один из ангелов, постыдившись и убоявшись своего любопытства, а так же того, что видел, а видел он черный стяг Сатаны, упавший на землю, прикосновение к которому сообщало такие глубины мудрости, но не той, что давал бог, а иного рода, печальной и обреченной, резко взмыл в небо, но после, почти достигнув его, не удержался, терзаемый сомнениями и любопытством — и вновь ринулся вниз.

Пять! — сняв с черного стяга серебряную медаль я шепчу себе, будто завороженный: «Это — серебро! Серебро — не золото, это — серебро!» — и мою душу околдовывает блеск серебра, как чего-то высшего, даже большего, нежели золото.

Шесть! — «Серебро — холодно, а золото — горячо» — продолжаю шептать я сам себе, гладя бархат черного стяга, руками считывая с него все, что на нем написано меняющимся, будто пламень, оранжевыми буквами и знаками.

Семь! — я поглощаю эту информацию, словно видя в ней свою жизнь. Да и она кажется мне жизнью! Только другой, совсем не той, что я знал раньше! Темной стороной но все той же сути.

Восемь! — я страшусь того знания которое я получил. Мне стыдно, что я узнал то, что я узнал, но все равно, как шкода, лишь бы не быть виноватым одному — я делюсь этим с остальными.

Девять! — я будто обращаюсь к стоящим вокруг меня другим:

«Мы одержали великую победу!» — провозглашаю я под одобрительные возгласы остальных — «мы сбросили Сатану с неба, будь он проклят!»

Мои товарищи смотрят на меня, будто я — источник всех их чаяний и надежд — «Но братья!» — продолжаю я — «взгляните на себя! Ваши души очерствели в борьбе! И это — у тех, кто чудом выжил! А много ли нас осталось? Тринадцать генералов небесного воинства! Из двухсот! Двести полковников — из трех тысяч! Мы не щадили себя, и что теперь? Какая нам за то награда?»

Десять! Я просто не знал, что предусмотрел о нас бог. Не почести, не отдых, но врачевание его должно было коснуться наших душ, так, чтобы мы вновь стали тем, кем были до битвы — просто его сынами, простыми, но благословенными.

И что могло быть лучше?

Одиннадцать! Но мы ушли, так и не получив того, что нам было предназначено. Мы собирались врачевать себя сами, строя свой город, чей проект считали со стяга Дьявола.