Бедный маленький мир

– Слушайте, Алекс! – неожиданно резко начал он. – Ну приложил бы вас снайпер в том Чернигове – мне-то вроде что за дело? Мне бы со своей личной шизофренией разобраться. Со своей собственной войной. И со своими скелетами в шкафу. Я так интересно раньше жил – не поверите. Эмоции контролировал, плакать не умел, очень много думал и почти совсем ничего не чувствовал. Я даже влюбляться себе не позволял никогда… до определенного момента… Меня так воспитали. Потому что, если позволить себе быть иррациональным, сензитивным и непосредственным существом, то не сможешь работать. Это совсем не означало, что у меня не было совести. Или у моих родителей, или у Кларка и Трейси, у других людей, которые меня окружали. Но наша инициация заключалась в том, что еще в нежном возрасте мы надевали доспехи и уже не снимали их никогда. Да… А потом Стефан отправил меня в Югославию. На мою историческую родину, собственно говоря. Я шесть лет провел в военной разведке, и наш балканский проект был полностью в зоне моей ответственности. Моей. Ну и, конечно, Стефана. Но вдруг выяснилось, что есть совершенно другой сценарий, запущенный по другим каналам. И разыгрывают его выскочки, которых мы в определенный момент пропустили. Не то чтобы о них не знали, но не придали значения. В силу собственного беспредельного снобизма и абсолютной уверенности в своих силах, и в своих ресурсах, и в масштабе своего влияния. А они – профессиональные лоббисты, в строгом смысле как раз самая настоящая полическая метакорпорация. У них было сразу несколько разновекторных заказчиков и еще куча своих, темных и мутных, резонов. Когда Кларк понял, что пропустил их, не увидел их темпов роста и позволил зайти на наше поле, он некоторое время сохранял лицо, но потом позволил себе одну сильную эмоцию. И дисквалифицировал себя. А после заболел и слег. Я вынужден был принять руководство Вертикалью и оказался – на войне. Потому что момент мы упустили, войны было уже не избежать. И выниматься было уже нельзя. Оставалось только стать полевым аналитиком и удерживать хоть какую-то рациональность, какие-то рамки. Удалось, собственно, сделать единственное: локализовать ситуацию в пределах Югославии. Для этого мы перекупили российский фактор. Купили их невмешательство. Мы дали им значительно больше, чем они смогли бы заработать, включись они в конфликт. Потому что именно участие России на стороне Милошевича было искомым результатом всей кампании. Помимо всех остальных бонусов, конечно. Новая балканская война с участием России, с вовлечением Болгарии (полное дежа вю!) стала бы ядерной структурой большого глобалистского проекта – взять и схлопнуть к черту славянский мир. Вам нравится, Алекс? Интересно я рассказываю? Вы, кстати, не в курсе, кто убил принца Фердинанда? Мы вот точно не убивали.

– А перекупили чем? Деньгами? – спросил я, чтобы не молчать.

– Деньгами, золотом, связями. Поделились частью архива, что было вообще-то грубым нарушением наших собственных правил – никогда раньше мы такого себе не позволяли. Но даже не это главное. Мы предложили им место в истории. Я присяду, с вашего позволения…

Если до сих пор я удерживал нить разговора, то с этого места перестал что-либо понимать.

– Мы предложили им место в новой истории, – повторил Зоран, заметив мое замешательство. – В другой. Потому что подряд на смену исторической парадигмы все равно у нас. Строго говоря, нет никакой истории… Нет, стоп, в эту сторону мы с вами пока не пойдем. Одним словом, место в другой истории. Антиглобалистской, если хотите. Хотя определение очень неточное, так нельзя говорить. В общем, в истории нормального сбалансированного мира. Лет на двести, до следующей сборки.

– А как отнесся Милошевич к тому, что вы не дали России прийти ему на помощь?

Зоран поднял брови.

– Милошевич? Отнесся так, как надо, не волнуйтесь. Впрочем, его отношение тут несущественно. К чему я вам все это рассказываю? Я же был на войне все-таки. Но в какой-то момент уже мог умыть руки, только почему-то никак не мог уйти. Я в ней застрял. Я и до сих пор там. Как человек. Война меня раздела, сняла с меня доспехи. Я, к примеру, людей увидел. А до того людей не видел, вместо них видел что-то другое. Сербия… Вы знаете, со мной случилась Сербия. Эти ее камни, известковые карьеры, эти ее горящие книжные магазины… Со мной произошли две страшные вещи – одна за другой. Одна другой хуже. Я влюбился в женщину и влюбился в Сербию. Вот в такой последовательности. И ни одна из них не стала моей. Для Сербии я теперь военный преступник…

– Как же вас угораздило?

– А я в какой-то момент просто вышел из тени, – сказал Зоран с какой-то задиристой мальчишеской интонацией. – Никогда не выходил, а тут вышел. Принял участие в боевых действиях. На каком-то этапе возглавил несколько операций. А что? Нельзя?

Я пожал плечами. Сильно же он завелся.

– А что касается женщины…