Бедный маленький мир

Виктор встал, обеими руками потер крестец. Тупо ныла поясница – потянул спину в минувшее воскресенье, на даче. Ему пришла в голову идея отремонтировать чердачное окно: створка висела на соплях, не закрывалась, скрипела и хлопала во время дождя. Проблема была далеко не единственной в ходе подготовки дачи к летним вакациям молодой мамаши Настюхи и внука Марика, но с чего-то нужно же начинать. Вот и полез по приставной лестнице к злополучному окну, потому что привинчивать петли можно было только снаружи, а перекладина под ним возьми и подломись. Не упал, но спину потянул основательно. И теперь чувствовал себя старым, разбитым и совершенно никому не нужным.

А тут еще письмо Иванны.

Он всегда и во всем готов был ей помогать. Готов отдать ей хоть почку или часть печени, если уж рука и сердце ее не заинтересовали. Но чем способен помочь в данном случае, не понимал. Он мог бы приехать и сидеть рядом, гладить ее по голове – но она его не звала. Ее устраивает собственное одиночество в темной бордовой комнате эккертовского поместья. Лежит там, уткнувшись грустным носом в выцветший двухсотлетний гобелен со сценой барсучьей охоты, и вспоминает прохладную тишину, которая находится в загадочной связи с движением чьей-то руки.

Виктор смотрел в окно, и взгляд его упирался в зеркальный небоскреб, который все в городе называли «Парус». Думал об Иванне, но одновременно и как бы параллельно о том, что Киев стал городом закрытой перспективы. Уже невозможно посмотреть вдаль и увидеть горизонт. Ну разве что на Подоле или на берегу Днепра. В центре же взгляд обязательно споткнется о какую-нибудь новостройку, в лучшем случае удачно вписанную, «привязанную» и стилизованную под общий вид архитектурного ансамбля. Клаустрофобия. А Иванна написала, что из ее окна видны луг и за ним озеро. По озеру плавают дикие серые уточки, а за озером – буковый лес. И он порадовался за нее, за ее удивительный и совершенно приватный пейзаж. Как бы там ни было, она ведь хозяйка и озера, и уточек, и как минимум половины леса.

Что-то ему показалось странным в ее письме. Виктор массировал крестец, смотрел на худого бодрого воробьишку на соседнем карнизе и думал, что же не так. Что-то там не так, чего-то в общей картине ему не хватает. И наконец понял. Там было и озеро, и лес, и гобелен. И те, кто «приходит» и «уходит». Но там не было Алексея. Совсем. Иванна ни словом не обмолвилась о нем.

* * *

Сколько себя помнила, Иванна всегда жила трудно. Трудность или, напротив, легкость проживания или, как более точно заметил Милан Кундера, бытия ведь далеко не всегда находится в прямой связи с достатком, состоянием здоровья, наличием или, наоборот, отсутствием жизненных драм. Так она размышляла, лежа вниз лицом на деревянных мостках, уходящих в озеро, и смотря на близкое дно, на буро-зеленые волосы Ундины – или это куст травы колышется в воде, все время закрывая ей обзор? На дне лежало что-то блестящее. Может, монетка? «Куст травы, – усмехнулась про себя Иванна, – это неправильно. Нельзя так говорить».

Все-то ей неправильно. Там, где другие понимали или думали, что понимали, она понимала не вполне. Ей все время нужно было думать, чтобы понять, поэтому, по своему внутреннему ощущению, она двигалась по жизни как-то стробоскопически, наталкиваясь на что-то и спотыкаясь, поминутно останавливалась и расширенными глазами смотрела в одну точку.

Но все-таки она и сейчас чувствовала ладонь на плече и плотный восходящий поток в стволе позвоночного столба и внезапное покалывание в ладонях и кончиках пальцев. И жжение нижних век, и скольжение морского горизонта – с таким звуком, который возникает, когда проводишь рукой по гладкому шелку.

И еще Иванна чувствовала вину.

Дины с Ромочкой больше нет, а она есть. Лешка исчез, и неизвестно, где он и жив ли, а она здесь, ни жива ни мертва, лежит на деревянных мостках над озером и смотрит в воду. И с неловким сложным чувством, со стыдом перед самой собой бесконечно прокручивает в голове одну и ту же картинку – она ищет Лешу дома, но в их временном черниговском доме комнат всего две, и ей сразустало ясно, что его нет. Похоже, прошлой ночью здесь и не ночевал. У нее дрожат руки, и она разбивает стеклянную колбу кофеварки, подбирает осколки и режет руку, ищет хоть какой-то след – записку какую-нибудь, а кровь из порезанной руки капает на пол, отмечая траекторию ее беспорядочного движения. Она останавливается и думает, чем можно перевязать руку. И перевязывает ее попавшейся на глаза черной Лешкиной банданой.

Все его вещи на месте.

Может быть, Леша вышел в магазин?

Телефон его не отвечает, и тогда она звонит Кролю. Профессор приветствует ее сонным голосом и сообщает, что расстался с Лешей в пятом часу утра после успешных «оперативно-розыскных мероприятий», и тот прямо направился домой – спать. А что случилось? Нет-нет, Василий Иванович, все хорошо, вот он уже звонит в дверь… Это она просто…

Хватит с нее Дины с Ромочкой – не хватало еще втягивать старика.