Бедный Павел

— Мы, Кошки, из однодворцев[24]! Царем Петром переселены под Чернигов. Отец мой служил священником в церкви. Исторгнут из сана за ссору с местной старшиной — правдоруб был, прости его господи! Я сам учился в Славяно-Греко-Латинской академии! Но в священники не пошел, был полусотником в Козелецкой сотне. Стар стал, сын мой погиб, дочка единственная замуж вот за батьку его, Петра, вышла. Двух сынов родила. — четко отрапортовал старик, внимательно и как-то ласково глядя на меня.

— Правда — колдун ты?

— Люди бают, но я сам не верю! Да, думаю быстрее, вижу многое, но чтобы колдовать — никогда такого не было!

— Ваше Высочество, непоседа он редкий! А все люди знают, что он умен дюже и людей никогда не терял, хоть и от драки никогда не бегал! Вот и переругался со всей старшиной у нас. А на завалинке стареть не желал, только вот маме моей помогать уговорили, а то бы сразу с нами с братом увязался. Вишь как, добрел до Питера-то!

— Гриша, давай вернемся, ты деда своего пока у себя приюти. А как дядька Остап отдохнет, я с ним поговорю, интересно мне.

Так мы с тот день никуда и не поехали. Дядька Остап оказался действительно редким непоседой. Умылся, переоделся и ко мне. Выпускник московской академии, и в Польше, и в Венгрии, и в Крыму бывал. Перессорился со всеми у себя по делу — не слушали его и людей теряли, а его зло брало. Яростный дедок, но почти один остался — только один внучок и есть.

Тоска у него — дело себе искал, а найти не мог. Хозяйство — скучно ему, в бой не берут — старый, в монастырь только… А старик, хотя какой старик — я его через день во дворе без рубахи увидел — весь мышцами перетянут, ни капли жира и следа дряблости! Так вот, он в монастырь пока не хотел — дело всё найти хотел.

Хорошо как, что он мне попался. Дядька Остап оказался прирожденный аналитик, и психолог, понятно почему его колдуном считали — на ход вперед всё видит, а то и на несколько ходов, хоть и характер ну очень неуживчивый!

Я же таких едких, но умных дедов хорошо воспринимаю. У меня главным бухгалтером в той жизни такой же старикашка был, который двухпудовыми гирями жонглировал… Так что глава моей личной спецслужбы, похоже, нашелся. Поглядим ещё! А пока я его просил уму-разуму Захара поучить, а то парень хоть и хват, но опыта-то с гулькин нос.

Через пару недель я спросил Захара, как ему старый казак в качестве учителя? И тот ответил, что нравится — больно уже на его деда похож. Тот тоже, до последнего часа своего, сельского попика палкой гонял, за то, что тот его, по крещению, исключительно Пахомом именовал, а дед твердил, что как его родители Перваком назвали, так и будет он зваться. И мытника, что драл подати с крестьян, костерил и поучал, что с кого брать — тот тоже его не переносил. Зато все жители и их, и соседних деревенек бегали к нему за советом, что и когда сеять — он как чувствовал это, и был самым верным советчиком.

Человек очень нужный нашелся. Жалко только, что нечасто такие подарки мне судьба делает. Попадались бы мне нужные люди хоть раз в месяц, я бы уже мир перевернул. А так. Нет, грешно мне жаловаться — у меня такие люди в окружении собрались, но всё-таки всегда большего хочется. Вот Белошапка тот же — ухарь, телохранитель замечательный, а вот дальше грамоты так и не пошел. А так бы к его талантам бойца ещё бы аналитический ум — строй вокруг него диверсионную службу, например.

Между тем, моё обучение продолжалось, я занялся уже и восточными языками — читать надо бы и их бумаги. Моя переписка в Дидро, Вальтером, а потом и Д`Аламбером[25], начатая по инициативе Ломоносова становилась всё более активной, мне удалось заинтересовать их своими нестандартными методами восприятия и систематизации событий. Хотя, честно говоря, Вольтер мне казался напыщенным снобом. Дидро и Д`Аламбер в этом сравнении выигрывали.

Авторитет в обществе у меня рос, но вот с Орловыми всё не складывалось. Я чувствовал, что это отражается даже на моих отношениях с мамой. Она всё-таки была женщиной хорошей и верной. Григория своего она любила и хотела быть женой ему, но статус не позволял. Однако меня она всё-таки тоже любила и не хотела, особенно в свете наших с ней отношений, менять меня, мою любовь и верность, на любовь мужа. К тому же, сердцем она понимала, что Григорий по-настоящему её не любит. Он был слишком тщеславен и воспринимал её как инструмент в достижении своих целей. А женщины это не любят, особенно если у них есть куда отступить. Вот на этих струнах-то я и играл.

Алексею Орлову я доверять не мог. Пока не мог. Он, словно дикий зверь, прирученный умелым дрессировщиком, казался ласковым и ел с руки, но иногда, казалось, даже без явного раздражителя, мог сорваться и загрызть глупого человека, что возомнил себя его хозяином. Он учил меня фехтованию, стрельбе, верховой езде, мы часто с ним общались, я болтал с ним. Но не покидало меня ощущения, что из-за ласковых глаз на меня глядит такой вот зверь…