Бедный Павел

Понятно, что важнейшими дисциплинами для формирования государственной идеологии, которую мне хотелось привить выпускникам, были общественные. Вот тут мы столкнулись со сложностями. Если с географией проблем не было изначально — картография уже была, написать нормальный учебник было просто, то вот с историей и обществознанием…

Нет, проект учебника истории был, Ломоносов с коллегами постарался, он вышел вполне логичным и правдивым, но вот без обществознания это было очень слабо. Без духовной составляющей такие вещи не работают! Ломоносов, конечно, пытался, но вот не выхолило у него. Мысли были правильные, но не зажигали.

Помог, Левшин — он подключился к работе сам, а главное, он нашел иеромонаха Макария Сиднева. Сиднев был из донских казаков, причем старой веры. Он сознательно перешел в Никонианскую церковь[41] для сближения позиций церквей, и оказался очень хорошим богословом и оратором, наполненным мыслями, близкими нестяжателям[42]. Левшин вытащил его из Псково-Печерского монастыря, куда его сослали за противоречащие официальной линии церкви труды.

Оказалось, что Макарий — один из тех людей, которые просто горели во славу Божию и благо России, и вот именно он, опираясь на труды заволжских старцев, исправил и дополнил эти труды Ломоносова и компании, сделав из них краеугольный камень нового воспитания. Вышли потрясающие учебники, которые просто заставляли почувствовать величие России и необходимость ей служить, не щадя живота своего. Они пропагандировали необходимость человеческой личности стремиться к совершенству, идти твердым шагом в Царствие Божие, защищая отчизну свою.

Я, конечно, не надеялся, что даже такие потрясающие по таланту и силе, труды способны изменить человека, но подвинуть его к правде он все-таки должны были.

Я никогда не был идеалистом и прекрасно понимал, что сложившееся на настоящее время мнение о том, что достаточно дать людям хорошее образование, и они сразу начнут заботиться о достатке государства — откровенно утопично. Но внедрение нового обучения должно было установить некую базовую программу большинству выпускников новых школ.

Единственное, я опасался (и мои страхи в значительной мере разделял Миних) того, что молодые дворяне, не прошедшие армейскую школу и ставшие чиновниками, не будут достаточно лояльными государственной власти и достаточно сплоченными для противостояния традиции воровства чиновников.

Так что я убедил авторов проекта и маму в необходимости предусмотреть для лицеистов по окончании учебы трехгодичную службу в качестве младших офицеров в армии. Для чего программа была отягощена военными дисциплинами. Это давало нам возможность дополнительно протестировать программу для будущих общевойсковых училищ, от создания которых в будущем я никак не собирался отказываться.

Только по окончанию этой службы курс считался законченным, и дворяне могли определять своё будущее. Как-то отменять или даже ограничивать выпущенный Петром III манифест о вольности дворянской мы пока не могли. Но тот факт, что на государственный кошт[43] готовы были идти только малоимущие дворяне, давало надежду на то, что через несколько десятков лет именно эта группа сформирует костяк чиновничества и резко усилит управляемость государства.

Значительно более резкое неприятие в обществе, по нашему мнению, должно было вызвать реформирование в Петербурге академической гимназии. В ней мы собирались значительно увеличить количество учеников, причем там должны будут учиться дети любых свободных людей. Обучение там должно было быть разделено на два уровня. Причем, если на низшем — преподавать будут только начала математики и грамоты, то, для наиболее талантливых, уже на следующем уровне, предусматривался значительно более значительный набор предметов. Предполагалось, что выпускники гимназии будут обладать достаточным набором знаний для работы чиновниками или приказчиками у купцов и промышленников. Для выпускников гимназий также предполагалась обязательная служба в армии.

По сути, выпускники гимназии из простых людей и выпускники лицея — дворяне, выходили в мир на одинаковом образовательном и социальном уровне.

Однако реформирование гимназии в обществе прошло практически незамеченным — во-первых, это было какое-то малозначительное изменение порядков в уже существующем заведении, а во-вторых, Лицей и новые военные корпуса отвлекли внимание от столь незначительного факта. К тому же в Лицей были приняты мои янычары[44], как начали называть в обществе моих приятелей, ибо они за время, проведенное в моем обществе, нахватались идей просвещенного правления и сдружились до такой степени, что практически не появлялись на людях порознь. Я же постоянно посещал занятия то в Лицее, то в корпусах, поднимая значение учебных учреждений, набираясь новой информации, ну и формируя авторитет уже свой собственный.