Бедолага

И в самом деле, немало мечтал и перемечтал в жизни Николай! То ему думалось: хорошо бы купить машину и объездить все мыслимые и немыслимые города страны. И чтоб это были старинные, знаменитые города, связанные жизнью с особыми, поворотными моментами российской истории. А то начинал мечтать о том, что хорошо бы не на заводе работать, а проводником в поезде – сколько можно прекрасных мест увидеть. Или вот, говорят, можно стюардом на международные рейсы устроиться. Там мужчин очень даже охотно берут: здоровье у них покрепче да и выдержка посильней – мало ли какие бывают ситуации в международной жизни. А уж сколько можно было бы посмотреть стран, на какие чудеса насмотреться! Больше всего почему-то хотелось увидеть три чуда: пирамиды Хеопса, индийский дворец Тадж-Махал и домик Колумба в Генуе. Выбор, конечно, был странный, произвольный, но сам-то Николай его понимал: пирамиды – это практическое устремление к вечности, индийский дворец – символ величия человеческого духа, а неистовый Колумб – пример простого смертного, ставшего в истории открытий человечества бессмертным.

Вот какие дали манили Николая Пустынного!

…Очнувшись, он понял – ноги сами вывели его на нужную улицу. Вон и домик Повилюка, а у ворот, прикрыв ладонью глаза, всматривается в него жена бригадира Маша: кто это незнакомый идет по улице? Когда Николай приблизился, узнала его.

– С Иваном чего-нибудь? – испуганно встрепенулась.

– Нет, с Иваном Алексеевичем все нормально, – успокоил Николай. – Просил передать – задержится в ночную. Запарка с вагонами.

– Ну да, у вас всегда запарка! – пошла она, как в штыковую атаку, на Николая. – А дома, конечно, делать нечего! Скотина не кормлена, навоз не убран, картошка не окучена, ребятишки без присмотра – это ничего… Это можно! Иди и передай своему Ивану Алексеевичу – пусть сгниет там. А здесь чтоб ноги его больше не было!

– Да я в цех не пойду. Я домой… – начал было Николай.

– А, вишь как! – перебила она его. – Кому-то домой, а тот из-за лоботрясов должен день и ночь в цехе торчать?!

– Хотите, картошку вам окучу?

– Что-о?.. – удивилась Маша.

– Картошку, – повторил он. – Я это дело умею…

Жена бригадира какое-то время с оторопью смотрела на Николая, потом замахала руками, будто от комаров отбиваясь:

– Так-то вы домой торопитесь, кобели несчастные?! Его дома жена ждет, а он у чужой бабы огород пахать будет. Ну бесстыжие, ну ненормальные!

– Да это я так, по-дружески, – забормотал Николай. – Мне Иван Алексеевич про алоэ говорил, так мне не надо, отпала надобность…

– Чего это он еще там плел? Выпили небось, теперь про лекарства вспомнили. Ну-ка, дыхни!

– Я не пью, – оправдываясь, произнес Николай и покорно дыхнул на жену бригадира.

– Не пьет он… а чем тогда в свободное время занимаешься?

– Мало ли хороших дел. Вышиваю, например, – признался Николай, в чем обычно никогда никому не признавался.

Жена бригадира, Маша, обомлела: не знала, то ли смеяться начать, то ли ругаться. А потом всмотрелась повнимательней в Николая: мужик-то того, кажется, не в себе…

– Квас у меня есть, – сказала она добрым, потеплевшим голосом. – Выпьешь кваску?.. Тебя, извини, Николаем, кажется, зовут?

– Ага, Николаем. А квасу выпью, спасибо за предложение.

Провела она Николая в сад, усадила за стол под яблоней. Через минуту сама появилась – квас в крынке принесла, холодный, из погреба. «А глаза-то у него, Господи, – подумалось ей, – прямо дымные какие-то… Будто с неба свалился!»

– Ты чей же будешь?

– Пустынный моя фамилия. Отец у меня металлургом был, мать учительница. На Малаховой горе жили. Может, слыхали про такого – Григория Петровича Пустынного? Отец мой. Вместе с директором завода Вершининым начинал он тут.

– Нет, не слыхала.

– Умер лет десять назад. А мать недавно, три года. Живу теперь с женой, дочка есть. Квартира хорошая, двухкомнатная.

– А про вышиванье – это ты серьезно?

– Да нет, так, соврал! – залихватски улыбнулся Николай. – Но вообще, если вы вышивать умеете, я толк знаю. Мама у меня вышивала. Тут есть два полезных начала: душу успокаивает, а второе – художественный вкус развивает. Вот такие фокусы.

– Ясно, – произнесла жена бригадира и нахмурилась, чтоб не улыбнуться.

– Так я пойду? – произнес Николай, как бы спрашивая разрешения.

– Ага, Николай, иди. Ты извини, накричала на тебя… Муж у меня – заполошный. День и ночь на заводе. Вот и сорвалась…

– Муж у вас – самый прекрасный человек, каких я знаю.

– Ну уж прекрасный, – покраснела Маша.

– Да-да, точно вам говорю. А вот скажите: у людей, которые любят, бывает, что им умереть хочется?

– Не пойму что-то…

– Да это я так. Задачка такая есть. Никак решить не могу. До свиданья!

– До свиданья, Николай. – И стала смотреть ему вслед, будто на фронт мужика провожала, – с жалостью и болью.

Покружил, покружил Николай, да делать нечего – пошел домой. Там, конечно, Глеб сидел. Шура кормила его на кухне борщом, настойкой угощала. С некоторых пор Шура перестала смотреть Николаю в глаза, зато в движениях ее появилась резкость, грубость – так бы, кажется, и толканула мужа, чтоб не вертелся под ногами. Странно…