Бег

— Ну, может ты и прав, если так материально смотреть. Но если на знаки обращать внимания… Вот ящерицы ушли, их раньше больше было. Это духовные вещи.

Надоело спорить. В кафе, что ли, вечером сходить?

— Запомни! На Украине будет гражданская война, и будет она у нас в регионе! Янык думает, что всё стабильно, но это только видимая стабильность! — он всё не унимается.

— Слушай, давай сейчас по домам, обмоемся, а затем сходим, посидим куда-нибудь? — перебиваю я друга.

Лёхе не нравится, что я сбил его с мысли — он отвечает раздражённо:

— Тебе лишь бы бабы! О душе бы подумал перед такими событиями!

Солнце зашло. Заканчивалось моё последнее мирное лето.

САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ДЕНЬ

(27 августа 2014)

Я захожу в сушилку к Ахмету. Он с Исой палит голову очередному дуралею, видимо, проигравшему много денег и пришедшего просить в долг.

Далбоёбы — это ужас: война идёт, а они в карты играют, банкоматы не работают, люди в подвалах сидят, боятся вылезти, а они карты…

Сейчас стоит такой перед Ахметом, голову свою тупую повесил… В местах заключения, исследуя окружающий люд, сотни раз убедился в правоте Фрейда, который видел корень игромании в комплексах онанизма и мазохизма: игроманы — это те, кто наказывает себя своими собственными руками.

— Ти скажи, как ти жИвёщь? — начинает Ахмет.

— Как я живу?

— Не знаещь? Я скажю тебе, как ти живёщь: ты собсвена пизду живёщь… Знаещь пизду? У наркамана — это вена, — Ахмет бьёт себя по руке. — У женьщины межьду ног пизда, а у тебя тут, — Ахмет бьёт себя по животу. — Всё только сэбя для сэбэ…

Иса тоже подключается, но более эмоционально:

— Эй, что ты себе вазабнавил?!

— Э-э… не вазабнавил, вазамнил, чьётё ти… — поправляет Ахмет Ису.

Я прерываю воспитательную беседу.

— Здорово!

— Иды, иды… Дичь… — прогоняет Ахмет бедолагу.

— Слюшай, там мне козлятину земляки закинули… Ментов попросили, они принесли. Возьми, покюшаете с Федей.

— О, от души, брат!

Мясо! Нихуясебе, вот это джекпот.

Света нет уже второй день: опять после обстрела пропал. Дрова, вроде, остались… Разожгли костёр, я огнём занимаюсь, Федя готовить будет. Помню, недавно чая захотелось, а дров нигде не было. Тапок нашел старый: одного хватит литряк закипятить. Вышел в «локалку», только костер разжег, и начался обстрел. Всегда убегали обычно, а тут один тапок — не на простынях же кипятить — я не умею, видел один раз. Кусок простыни лентой отрывают, воду в пластиковую бутылку наливают, крутят бутылку, простынь горит потихоньку, вода закипает. Я пробовал — не получается.

А обстрел хороший такой, от души наваливают. Мины свистят над головой и рвутся где-то недалеко. Земля, камешки рядом падают. Я каждый раз на землю — колени и локти поцарапал. «Закипай же ты, блять!» Кто-то из барака мне кричит: «Детям будешь рассказывать, как ты чай кипятил, так хуй поверят…» Улыбается какой-то зэк своей прочифирённой улыбкой.

Хоть бы сейчас обстрел не начался — с кастрюлей этой бежать… Последняя осталась. Остальные продырявило… Вдруг.

— Е-Е-ЕДУ-У-УТ! — послышался крик с дальнего барака.

* * *

«…Кто не дверью входит во двор… но перелазит инде, тот вор и разбойник».

До сих пор не верится, что всё это происходит: минут пятнадцать назад в «локалку», где я варил козлятину, прибежал Старый и каким-то начальствующим тоном проговорил:

— Ну ты идёшь?! За нами приехали! Собирайся!

— То, что ты говорил?.. — я не верил.

— Да, давай быстрее…

Да всё собрано давно. Я со всех ног бегу в секцию, хватаю сумку, что было на тумбочке просто сгребаю. Эх, книги останутся.

Федя на продоле:

— Братан, а козлятина?.. — наверно это он от растерянности сказал.

Бегу на «стометровку» — там уже весь лагерь.

— Забираем только 13 человек! Которых на «яму» сажали… — говорил какой-то ополченец в бандане, в разгрузке и автоматом наперевес.

— Вот мы! — кричит Старый. — Влад, давай…

— Так мы ж не были на «яме»?

— Да похуй, я тебе говорю, это за нами.

— А Спартак где?

— Я тут, брат…

Начали всех строить.

— 13 человек! Выйти из строя!

— Пошли, — ободряет Старый. — У меня вот список, — размахивает он каким-то клочком бумаги.

Какое-то столпотворение, хаос. Все громко разговаривают.

— На, дерьжи… — Ахмет суёт в руки какие-то деньги. Вижу глаза Феди.

Мы начинаем идти. Я всё время переживаю, что нас остановят и начнут вникать в списки: вдруг меня там нет, Старый забыл записать, или отменят всё. «Господи, помоги… Господи, помоги». Я не могу вспомнить как мы дошли до КПП. Оно пустое, всё открыто.

Слышны одиночные выстрелы. Прямо у ворот лагеря БРДМ-2, джихад-мобили, ополченцы в банданах, балаклавах, шляпах, кепках, тактических перчатках, разгрузках, с огромными ножами на поясе и даже самурайскими мечами за спиной (!). Они казались непобедимыми сказочными героями. Я ждал этого момента с апреля месяца! Шла моя война! Если я на неё не попаду, то жил зря! Теперь и я буду рядом с этими героями!

Нас построили прямо напротив ворот в лагерь, через которые полтора года назад я сюда заехал.