Бег по краю

В патетическую речь о пользе для человечества белой расы и вреде всех остальных, об избранности и превосходстве Штольц уже не вникал. Зачем, если он сам частично поучаствовал в ее составлении? Не удержался, некоторые корявые словесные конструкции резали слух бывшего учителя. Лишь бы не пропустить момент, когда нужно будет включиться в единый порыв и поднять руку более-менее осмысленно.

– Хайль!

Детсадовский стадный инстинкт. Но пистолет, приставленный к затылку приговоренного, выстрелил вполне по-настоящему, лицо «черного» превратилось в кровавую дыру, ошметками его плоти забрызгало первые ряды. Георгий Иванович оглядел себя. Ему не хотелось менять рубашку, а ходить испачканным по рейхсканцелярии считалось дурным тоном. Подошла очередь следующего, этот стоял прямо на высокой скамье, опустить голову ему мешала затянутая на шее петля. Человек просто закрыл глаза и шевелил губами, обращаясь не к безжалостным палачам, а к Богу, скорее всего Аллаху, которого рассчитывал скоро увидеть. И уж лучше его, чем толпу, которая пришла поглазеть на казнь, как на спектакль. Штольц не мог отвести взгляда от приговоренного, который держался со всем возможным достоинством, даже стоя босиком на грязной скамье. Нет, вера не поможет ему выжить, чуда не произойдет… И когда раздался глухой стук выбитой из-под ног опоры, вместо хруста позвонков послышался сдавленный хрип, петля захлестнула горло и сдавила шею. Молодая пара стояла перед штандартенфюрером: унтер-офицер в полевой форме и совсем юная девушка. Девушка обвила своей рукой руку супруга, уцепилась за него, но не в страхе, а для того, чтобы тот разделил с ней ощущения радости. Кем надо быть, чтобы хотеть разделить это зрелище со своим любимым? Не в силах понять этот девичий восторг, Штольц снова смотрел на дергающиеся в воздухе ноги, безуспешно ищущие опору, человек еще цеплялся за жизнь, хоть даже тени разума уже не оставалось в остекленевших, налившихся кровью глазах. Он уже почти узрел гурий рая? Или черную холодную пустоту небытия. Но судороги прекратились, мертвый пленник теперь был свободен. Штольц извинился перед Ширшовым, что вынужден покинуть столь незабываемое развлечение, сославшись на задание фюрера, и стал пробираться к выходу. Глухая стена людей надежно отгородила его от странной парочки влюбленных, наблюдать которых было для Штольца страшнее, чем саму казнь. Его собственная темница пока крепко заперта, решетки еще только предстоит сломать. Он обязательно придумает как…

Штольц продолжил проталкиваться через толпу, улыбаясь. Он услышал звук падения. Тело на помосте за спиной грохнулось на пол, значит, перерезали веревку. Настоящий немец аккуратно снял бы петлю, но русский не будет марать руки о распухшую шею и выковыривать не столь уж нужный ему толстый жгут из складок кожи, сдавивших его. Просто обрежет ножом… Благие намерения Ширшова о всеобщем орднунге не сбудутся, пока царит эта русская бесхозяйственность.

Штольц не стал оглядываться. Снова заскрипели доски эшафота, на который тащили очередную жертву. Рев толпы заглушил почти все.

– Во имя великого Рейха! Во имя великой нации!

– Хайль!

Ладонь Штольца уже привычным жестом взметнулась над головой, рейхсфюрер поторопился ее опустить – он торопился к выходу. Сейчас спасения от этого коллективного безумия и следовало искать только в аналитическом отделе внешней разведки! В апартаментах рейхсканцелярии, где хотя бы еще властвует разум. Здесь он спит вечным сном и продолжает порождать чудовищ.

– Хайль!

Где-то наверняка присутствовали те, кому этот оглушительный, сотрясающий своды «хайль» в действительности и предназначался. Они не могли пропустить подобное, но где же они? Опасаться надо каждого, ведь неизвестно, кто сейчас наблюдает из толпы. И за кем наблюдает. Априори предполагается – за всеми. Штольц не испытывал страха, маскировка была хороша. Ни расстрел, ни повешение не шокировали его и даже не удивили. Правила игры жесткие, но их необходимо соблюдать. Он знал, куда пришел, и что его ждет. Когда-нибудь и это закончится.

***

Если у кого-то подобные мероприятия и пробуждали первобытные инстинкты, то Штольц всего лишь вспомнил, что давно собирался поесть. Не то чтобы зрелище вызвало желание что-то проглотить. Притерпелся уже и не терял аппетита. Но возвращаться сейчас домой или идти в столовую для офицеров Рейха не было желания: дома слишком пусто, и сразу одолеют мрачные мысли, а в офицерском общепите, напротив, слишком оживленно, и детальное обсуждение петли и пули в голову действительно напрочь испортит настроение, какое еще осталось. Под лозунгом «Arbeit adelt»[2], легко уместившимся на колонне и совершенно не понятном русскому населению, съежилась знакомая девичья фигурка. Лизхен рассеянно смотрела в пространство и грызла ногти. Штольц подошел поближе, она узнала его и спрятала руку.

– Лизхен, тебе не кажется, что тут следовало бы изобразить die Arbeit ist nicht ein Wolf…[3] И это более соответствовало бы истине?