Бег по краю

Дежурившая в пансионате пожилая докторша, определив вывих и сильный ушиб с гематомой, легко вправила сустав и, наложив тугую фиксирующую повязку, сказала, что девушке надо пару дней полежать и хорошо бы сделать рентген: вдруг трещина? Нога Оксаны сильно распухла и пугала лиловыми пятнами с желтым отливом, будто была измазана синей глиной или илом.

Андрей чувствовал себя виноватым. Оставив девушку отлеживаться, ушел в конференц-зал, но плохо что-либо воспринимал. Перед глазами всплывало то смеющееся и раскрасневшееся лицо Оксаны, то это же лицо, ставшее похожим на гипсовую маску с прикушенными губами. Лица менялись, как заставка на рабочем столе компьютера. Ужинать он в ресторане не стал. Попросив поднос, сгреб на него ужин на две персоны и понес еду девушке.

Доковыляв до двери, Оксана впустила его в номер и вернулась к постели, примостившись на ее краешке, будто на обрыве. Андрей пододвинул стол поближе к кровати, поставил ужин на стол, бросил в стакан кипятильник и уселся напротив девушки, откинувшись на спинку стула, точно продолжал движение в поезде, и снова пустился в воспоминания. В окно заглядывали сосны, оставляя мохнатые тени от веток на стене… Снова мельхиоровая ложечка бренчала о стакан в такт капели за окном. Снова тени от крыльев скользили по лицам, снова янтарное вино, вобравшее знойное солнце лета и запахи моря, кружило голову и будоражило кровь запретным ароматом забродивших яблок из райского сада. Андрею было на удивление странно, что в жизнь вернулись какие-то напрочь забытые краски, что казались давно выцветшими под толстым слоем налипшей пыли. А тут, будто легкая рука смахнула влажной тряпкой всю суету с его жизни, точно натерла зубным порошком потемневшее серебро дней, казавшееся тусклой закопченной кастрюлей с налипшей на нее гарью и остатками убежавшей и пригоревшей пищи. – И серебро заиграло, посылая свой лунный свет. Вот уже и рисунок, выгравированный на нем, проступает… И надпись. Жизнь слишком коротка. Пока любим, живем… Кончается любовь – уходит свет. Покачивался под ее взглядом, как парашютист на ветру…

Неожиданно для самого себя он взял ее за подбородок и повернул к себе ее лицо. Ее потемневшие глаза, похожие на холодную осеннюю воду, взбаламученную просвистевшей вблизи глинистого берега моторкой, смотрели испуганно и влюбленно. Ее губы раздвинулись, поскольку ей было тяжело дышать. Его ладонь ощущала шелковую мягкость ее подбородка. Страсть, будто бронзовый колокол, ударила ему в голову, удар за ударом, раскачивая спящий маятник желания.

Его руки крепко обвились вокруг нее, словно плющ, карабкаясь по ее телу. Он прижал ее к себе, стиснув так, что почти раздавил о свою грудь, бездыханную, ослепленную, превратившись в стальной обруч. Казалось, что он вбирает в себя ее тепло, впитывая, как пересохшая губка, молодость, силы и юношескую веру в то, что все в жизни состоится, что все лучшее впереди: надо только мелкими шажками хотя бы ползти все выше и выше. Он приподнял ее, и, казалось, наполнял себя ею, будто бокал с выдержанным не одно десятилетие вином, вдыхая его терпкий и пьянящий аромат, впитавший в себя свет восходящего солнца где-то у береговой линии бескрайнего моря, равнодушно перебирающего гальку, точно время листает дни.

Она обмякла и, ровно шоколадка в горячих ладонях, начала таять и перетекать в него, словно он был надежным хранилищем ее растекающегося содержания. Она растворялась в нем, тая и тая под его поцелуями, будто сахарная песчинка, возвращая в его жизнь вкус, плененная, оторванная от земли.

Его пальцы перепархивали по ее телу, будто воробьи, собирающие крошки пищи с земли, готовясь набрать высоту и полететь там, откуда весь мир с его проблемами становится маленьким и смешным, ровно букашки, что норовят удрать из-под птичьего клюва.

Он боготворил ее, как старость боготворит молодость. Она, умытая слезами, была, как цветок в утренней росе, только что начавший раскрываться, нежный и истончающий тонкий аромат, кружащий голову. А он казался себе таким старым, груз воспоминаний и жизненный опыт пригибали его к земле, словно яблоню с перезревшими плодами, которые никто не собирает.

Он приблизился к ней, все глубже погружаясь, точно в горячую ванну, в ее тепло, отогревающее замерзшее на ледяном осеннем ветру тело, будто растение, чьи мягкие наружные ткани были прихвачены морозом. Он чувствовал, что распадается на части, размокает и тонет, смешиваясь с массой обволакивающей воды. Чудилось, что сердце в ее груди – раскаленное солнце, разогревающее тромбозную кровь, что внезапно побежала по сосудам быстрее и беззаботнее, разнося веселые пузырьки кислорода, будто брызги шампанского.