Бег по краю

Жизнь, вышедшая было той весной из берегов, вошла в свое русло и текла с такой скоростью, что плыть не по ее течению стало невозможно и бессмысленно. У Оксаны появлялись какие-то мимолетные молодые люди, что долго не задерживались подле нее: неминуемо относило в сторону. Он знал, что она страдала от этого и хотела бы найти достойную замену ему, которого считала безнадежно женатым и которого не желала видеть стареющим рядом с собой еще молодой… Так и жили одним днем, что длился не один год, прочерчивая на ее лице первые нестрашные морщинки, будто на земле, пересыхающей на полуденном солнце, которые расправлялись с оседающей под утро росой.

По осыпи…

И я одна в июльском рае.

Родных зову – не дозовусь.

Я продолжаю бег по краю,

И все ж когда-нибудь сорвусь…

75

Теперь у Лидии Андреевны в жизни остался единственный близкий человек и единственный мужчина – это ее сын. И она со страхом думала, что недалек тот день, когда она почувствует, что он может обходиться без нее…

Гриша рос домашним, интеллигентным мальчиком, пожалуй, даже маменькиным сынком. Лидии Андреевне страшно вспоминать, что его бы могло не быть: второго ребенка она не хотела. Но, как это и бывает почти всегда, младший становится любимым и лелеемым. На всем его внешнем виде лежала печать материнской любви: на отглаженной рубашке; на бутербродах, заботливо завернутых каждый в салфеточку и сложенных в полиэтиленовый пакетик; на аккуратно подстриженных волосах с женской челочкой; на обернутых в целлофан учебниках; на очках в тонкой серебристой оправе с очень толстыми стеклами, делающими глаза Гриши выпуклыми, будто у жабы, а взгляд беззащитным и детским; на справках об освобождении от физкультуры; на билетах в театр в каникулы; на журналах «Юный натуралист», картинки из которого он вырезал к каждой теме урока по природоведению и географии и наклеивал в тетрадь; на том, что должен быть не позднее восьми вечера дома и сидеть за семейным ужином, а не в компании ребят, поющих под гитару на скамейке во дворе и регулярно смачивающих хрипящее горло пивом или чем покрепче. Материнская любовь была на нем как клеймо и отпугивала от него мальчиков. Звали его «пенсне». Над ним частенько подшучивали и мальчики, и девочки. Одноклассницы однажды мелко нарвали бумагу и насыпали в его капюшон. Гриша был очень рассеянным мальчиком и это все знали, поэтому, одеваясь, он ничего не заметил, а когда вышел на улицу и помчался домой, то бумажки полетели из весело подпрыгивающего в такт его шагам капюшона, а осенний порывистый ветер понес их прохожим в лицо вместо снега. Встречные смеялись этому снегопаду, а злобная тетка с метлой заорала: «Вот я тебя сейчас в милицию, чтобы родителей твоих штрафанули! Будешь знать, как мусорить!» В другой раз мама нашла в пиджаке его формы тюбик губной помады, что ему, видимо, засунули, пока он делал прививку от оспы у школьной медсестры. Как-то он всю перемену ходил с прилепленным скотчем на спине объявлением: «Ищу любовь учительниц». Однажды он пришел в школу в новом белоснежном свитере и его тут же позвали на большой перемене играть в футбол, заставив стать вратарем. Причем голы пытались тогда забить по сговору, как он понял потом, и свои, и чужие. Сколько раз он садился на острые кнопки или в буквальном смысле в лужу, не заметив близорукими глазами подвоха на стуле. Дети жестоки. А ведь Гриша был добрым мальчиком, никогда не подводил ни в чем товарищей, никогда не ябедничал ни родителям, ни учителям на своих обидчиков, давал всем списывать, делился своими бутербродами. Даже подборки любимого журнала «Юный натуралист» за целых три года он опрометчиво лишился, принеся их своему однокласснику, когда тот попросил его об этом. Одноклассник этот был совсем незаметный в классе, бесцветный, будто тень, учился еле-еле, никогда не хулиганил, на переменах тихо сидел за своей партой, не участвуя ни в каких играх товарищей и даже редко выходил из класса. У него недавно родились братики-близнецы. Гриша был тогда даже горд, что у него попросили почитать журналы, выписать которые имели возможность не все родители. Журналы к нему не вернулись. Соседка по парте сказала тогда, усмехаясь: «Да он из них все картинки вырезал». Гриша тогда никак не мог постичь, как же так можно изрезать чужие журналы, которые попросили лишь почитать. Он тогда даже нажаловался отцу, выписывавшему всю домашнюю периодику, и отец, на родительском собрании повстречав родителей одноклассника, рассказал им об инциденте, но воз журналов и ныне там. Не Гришино относительное семейное благополучие и достаток делали его изгоем, в классе были мальчики и из семей побогаче, а именно то, что он весь излучал материнскую любовь, впитав ее, будто краснеющее и наливающееся соком яблоко лучи летнего солнца.