Бег по краю

Снова зашлась в танце, то поднимая, то опуская худые руки, оголенные теперь по локоть. Гриша смотрел, как браслет, надетый на руку, то съезжает на кисть руки, то падает на нежный изгиб локтя. Почему-то это движение напомнило ему жонглирование фокусника в цирке. В комнате было душно, словно и вправду светильник был настоящим электрическим камином. Показывал свой дрожащий язычок, дразнил и увеличивал отброшенные ими тени на стене так, что на ней будто происходило представление актеров театра теней, изображавших сказочный поединок принцессы и чудища. Гриша устал – и хотел было сесть на стул, но снова его потная рука оказалась в капкане женской ладони с такой нежной кожей, что Гриша еле сдерживал в себе желание ее погладить. Мария начала тягать его туда-сюда, будто хотела перепилить бревно двуручной пилой. Гриша чувствовал, что от духоты у него снова зазвенели колокольчики в ушах, блестки с брошенной Машиной кофточки рыжими муравьями перебрались к нему в глаз и там копошились, видимо, перетаскивая соринку в глазу. Вдруг Мария снова отпустила его, будто тяжелый куль, изогнулась – и вот уже змеиная шкура выползком поблескивает где-то на кресле за ее спиной. Крепко зажмуриться – только бы не ослепнуть… Гриша встал, как будто ему отдавили ногу, щурясь, точно на солнце от свежевыпавшего снега, от сверкающей белизны кожи, сквозь которую проглядывали стекающие ручейки вен, стараясь не смотреть на ажурную шторку, сквозь которую просвечивали два лимончика.

– Ну, что встал, как витязь на распутье? – Снимай свои доспехи! Жарко же!

Мягкая ладонь скользнула ящерицей под рубашку, сноровисто расстегнув две пуговицы. Гриша застыл, будто парализованный, чувствуя, как муравьи переползли ему на грудь. Его рубаха подбитой дичью полетела на диван.

Мария положила руки ему на плечи – и теперь они танцевали так. Ему пришлось приобнять ее, и положить руку на ее талию, напомнившую ему горлышко кувшина. Он еле дотрагивался до нее, словно боялся обжечься, чувствуя, что белоснежная кожа тоже может обжигать, как снег, если вывалиться в него из парной.

Дальше он плохо что помнит… Кажется, Мария его отпустила, и ей опять стало жарко, пенное кружево поплыло лебедем на софу. Следом полетели коршуном джинсы. В ухе снова противно запищали комары, да так громко, что музыка стала лишь аккомпанементом к их сольному номеру; муравьи, прочно обосновавшиеся в глазу, выстроили свой муравейник – и его серый холмик стал медленно заслонять эту полутемную комнату; летающую розовым фламинго по кругу девушку; тени на полу, сломленные стеной, которые тоже куда-то перемещались вместе с ковром на стене, с которого лениво взирал на их танец тигр, готовясь к прыжку; дрожащий огненный язык камелька, облизывающий девичье тело.

Очнулся он на диване. Женское лицо участливо заглядывало ему в глаза. Лицо было так близко, что он мог разглядеть его без очков. Зеленые глаза превратились в черный колодец с поросшим мхом срубом. Тушь скрошилась с ресниц – и казалось, что у девушки лежат под глазами большие тени, впитавшие всю угольную пыль шахтерского поселка. Волосы девушки растрепались и забавно щекотали его лицо. В глаза почему-то бросились два замазанных прыщика: на носу и на правой щеке. Шелковая ладонь девушки гладила его по волосам, как гладила иногда мама. Девушка участливо спросила:

– Ну, как? Полегчало? Я не думала, что ты такой впечатлительный! – и засмеялась хрустальным смехом, точно зазвенела стеклянная люстра с висюльками, раскачанная сильным сквозняком.

– Это спазмы от духоты, у меня бывает, вегетососудистая дистония, – буркнул он, придавленный ее телом, напрягаясь стальной струной от непостижимости происходящего.

Все произошло так быстро и так просто. Прежде чем он успел подумать, что перед ним доселе незнакомая и жизненно необходимая задача, руки девушки беспечно и непринужденно скользнули по нему, словно играя гамму на клавишах рояля, пробежали по его ребрам и порхнули вниз, беря аккорд.

Он позволил своему телу соскользнуть с ее тела и, устало вытянувшись рядом с ней, подумал, что он отдыхает после многомесячного бегства от себя и матери. Потом они целовались, гладили и ощупывали друг друга. Присасывался к ее податливой коже. Губы девушки ночной бабочкой тыкались и плутали по его телу, руки и ноги обвивались удавом вокруг него, змеиный язычок исследовал пещеру его рта, переползая через валуны зубов. Это была длительная и восхитительная своей новизной пантомима ласк.

Вдруг Гриша вспомнил, что не позднее десяти должен быть дома, испуганно вскочил, как после ночного сна, разбуженный трезвоном будильника, не понимая, где он и что с ним, и начал, щурясь, озираться вокруг и растерянно шарить руками по полу в поисках очков. Нащупав очки, водрузил их на нос и стал судорожно подбирать разбросанную одежду. Мария стояла рядом, смотрела участливо, комкая рукой ворот наброшенного махрового халатика. В дверях на прощание поцеловала его в щечку, не в губы, – как будто провожала его каждый день и как это делала ежедневно мама.