Бег времени. Тысяча семьсот (СИ)

Спустя какое-то время я, наконец-то, смогла выйти наружу и опустила свои ноги на мощеную дорогу Лондона 1757 года. Этого хватило для того, чтобы понять, что это уже не игра – Лондон не был Лондоном, который я знала всю свою жизнь. Он был грязным, затхлым и совершенно не гостеприимным. Всю дорогу я видела лишь строительство мостов, расширение дорог, грязные дома с темными окнами, много питейных домов с надписью “Джин” и много лежащих пьяных тел рядом с ними, люди были все неопрятные и серые, много попрошаек и нищих. Я чувствовала удушающую сточную вонь от маленьких переулков и запах тухлой рыбы.

Если бы я знала тогда, что именно этот запах, эту самую вонь приобретет вся моя жизнь, что она вечно будет строится и находится на гране войны, расширяться и сжиматься под тяжестью многочисленного населения, этой грязи, шума и боли – я бы не смогла никогда с этим свыкнуться. Ожидание помогало мне выжить. И я старательно ждала.

Граф Сен-Жермен распорядился отвезти меня в его дом, почти за пределами Лондона. Отныне для публики я была его племянницей, приехавшей навестить горячо любимого дядю с дальних островов. С этой легендой я вынуждена была принять и уроки обучения манерам и истории. Что было не так позорно, ведь Джордано все-таки умудрился научить меня хоть чему-то.

Англия вела войну с Францией, которую я знала, как семилетнюю войну, что не внушало мне радости за мои знания. Это давало мне знать, что война закончится не скоро и народ будет погибать за свою страну. Тот самый народ, который стремился в разрастающуюся столицу, оставляя сам город страдать от нищеты и спертого воздуха. И даже блаженство огромного и чистого дворца не давало мне покоя.

В частности покоя мне не давала моя гувернантка, которую тут же приставили ко мне, когда я даже порог дома не успела переступить. И я бы соврала, если бы не сказала, что в какой-то момент я начала скучать и умолять мироздание вернуть мне вполне-таки доброго и снисходительного Джордано. В какой-то момент я даже начала подумывать о том, что эта противная женщина его родственница, потому что нельзя было игнорировать столь отменную ненависть к одному и тому же человеку – ко мне.

Она была женщиной за 40, невысокого роста, возможно сантиметра на три выше, чем я. У нее были темно-карие глаза, немного квадратное лицо, но благодаря идеальному сочетанию на удивление прямого носа и небольших пухлых губ, она была довольно таки красивой женщиной. Но я была настолько застигнута страхом, что видела в ней лишь некого рода горгулью, которая приходила в ярость каждый раз, когда я делала что-то не так. Поэтому приходилось очень стараться, чтобы избегать побоев.

Но вот прошел месяц. И я снова была здесь. Просыпалась в той же кровати, что и засыпала. Со временем ко мне пришло ощущение, что я стала ручной обезьянкой, которая развлекала графа настолько, что ему даже было интересно наблюдать за моими трудностями. Пару раз даже хотелось предложить ему замолвить за меня словечко и отправить во дворец шутом.

Трудности моего обучения приносили моей гувернантке все больше проблем. Она никак не могла определиться то ли я совсем идиотка, то ли деревенщина, то ли острова, с которых я приехала, населены дикарями. Поэтому она становилась все злее, пока я старательно уклонялась от моды 1757 года, с каждым мигом приписывая мадам Россини к лику святых за ее таланты.

Правил было хоть отбавляй. Чтобы не испортить прическу перед каким-нибудь торжественной встречей или суаре, на котором я должна была представлять графа Сен-Жермена перед высшим обществом, мне приходилось спать на диване сидя и не менять своего положения. После первой же такой ночи, мадам Деверо нашла меня, мирно посапывающей на ковре около камина с вороньим гнездом на голове, который едва ли можно назвать прической. На этом дело не закончилось. Едва мне удавалось улизнуть за дверь, когда начинало казаться, что в моем парике кто-то пищит, она заставала меня за той же дверью с вилкой в белом ужасе на моей голове, которой я со злостью смешанным со страхом ковырялась в попытке найти мышь. После ее комментария, что я вряд ли сумею переловить вилкой всех блох и вшей, которые иногда там селятся, жизнь проще не стала, даже наоборот.

По утрам она нещадно затягивала корсет на моей спине, отчего казалось, что вот-вот мои легкие выпрыгнут наружу и убегут в неизвестном направлении. Затем с толпой вечно молчаливых девиц помогала натянуть сотню тяжелых юбок или пудрила мне волосы, укладывая их так, что мне казалось, что моя голова отныне весит больше, чем я сама. Мне же приходилось лишь отмалчиваться, потому что поняла, что даже мои едкие комментарии не смогут вывести ее так, как она потом сможет вывести меня.