Не заимствует национал-социализм свою философию и у французских, испанских, немецких и английских контрреволюционных сочинителей, таких как Де Местр, Бональд, Доносо Кортес, Берк и Ф. Шталь. Их философия имеет определенные общие черты с национал-социализмом, особенно пессимистическое представление о человеке. Берк считает людей «несчастными овцами, ведомыми своими пастухами,[903]
если пастухи бросят их, люди станут жертвами другой страсти и «добычей самозванцев». Де Местр разделяет с национал-социализмом отрицание демократической теории и недооценку индивидуальных усилий: «человек, вставший на свои собственные ноги, породил бы только грязь, беспорядок, и разрушение.[904] «Человеческий разум, сведенный к его индивидуальным силам, — это только животное, которое следует уничтожить любыми средствами».[905] Бональд отрицает, что политическая власть находится в руках народа, и он считает народ амбициозным и злым.[906] Свобода, равенство, братство, или смерть — этот лозунг был в моде во время революции. Свобода помогла покрыть всю Францию тюрьмами; равенство — приумножить титулы и декорации; братство нас разделило; успеха добилась только смерть.[907] Таков был его анализ свершений Французской революции. Мы уже говорили о Доносо Кортесе, его осуждении либерализма и демократии и лежащей в их основе философии человека. Фридрих Юлиус Шталь, основатель прусской монархической теории, рассматривал всю историю как борьбу между двумя силами: революционной и контрреволюционной, и он полагал, что революция внутренне присуща любой политической теории, которая выводит власть государства из человеческого разума. «Революционная сила противопоставляет гражданское общество естественному состоянию и таким образом освобождает человека от всех традиций закона и обычая, она возвращает упорядоченное общество к изначальному хаосу и берет из этого хаоса стандарты, по которым оценивается общественный строй. Революция разрушает всю общественную ткань государства, разрушает нравственный строй нации и не оставляет ничего, кроме прав индивидов и их взаимной безопасности. Сущность революции — отрицание авторитета власти и ее прав; этот авторитет революция находит в воле народа. Естественное право от Гроция до Канта — это научная основа революции.[908] Это отрицание разума, гражданских прав, равенства, и самоопределения народа — все это национал-социализм разделяет с контрреволюционерами, и все же между ними есть непреодолимая пропасть. Берк не хотел изменять основы английского общества, он хотел сохранить их. Де Местр, Бональд и До-нозо Кортес были пылкими католиками. Для них суверенитет принадлежал церкви, а не светским властям, и, следовательно, их теории, несмотря на августинский привкус, были рациональными. Они не могли отрицать и не отрицали, что человек, хотя и слабый сегодня, мог бы после того, как сила церкви будет полностью восстановлена, стать совершенно свободными. Шталь[909] был юридическим позитивистом, который полагал, что монархия и протестантская церковь имеют идентичные интересы, который выводил законность государства из этой идентичности интересов и который никогда не отрицал необходимостиНационал-социализм ближе всего соприкасается с политической теорией Реставрации (периода после Французской революции), особенно с теорией К. Л. фон Халлера,[910]
который рассматривает государство как естественный факт и в то же самое время как божественное учреждение, который допускает господство сильного над слабым и отрицает гражданские права, парламент и человеческий разум. Уже Гегель осудил этот тип политической философии как «фанатизм, умственную отсталость и лицемерие».[911] И все же даже слабоумие Халлера, как и всех консервативных традиционных теорий, еще слишком рационально для национал-социализма. Халлер все еще признает «естественную», хотя и старомодную и устаревшую структуру общества. Это опять-таки входит в противоречие с полным отрицанием национал-социализмом феодальных пережитков в обществе.