Беглая

Асторцы отреагировали быстро, но недостаточно быстро, чтобы предотвратить трагедию… Мне помогли выбраться из-под недвижимого тела, и я сидела на коленях рядом, слушая невыносимый звон в ушах и душераздирающие безумные крики Разум. Видела через какую-то муть, полную огненных всполохов, что ее схватили. Разум была обречена, но мне было плевать. Она больше не существовала.

Тарвин закрыл меня собой… я успела это заметить. Я смотрела на распластанное тело и не понимала, что чувствую. Неверие. И студеный холод. Это не может быть правдой. Казалось, вот-вот события отмотаются назад, свернутся страшной иллюзией. Или Тарвин откроет глаза и поднимется. Раз… Два… Три… Но секунды утекали, словно просыпался песок между пальцев. И ничего не происходило. Лишь надрывались проклятые жучки-соглядатаи и невыносимо выла Разум, которую не могли заткнуть. Теперь где-то вдалеке. Хотелось подняться, разодрать гадине лицо, но у меня не было сил отойти от него.

Асторцы обступили, хотели поднять Тарвина, чтобы отвезти на корабль, но Селас не позволил. Сказал, что врач уже в пути. Если оставался хоть какой-то малейший шанс — любое движение могло навредить. Селас опустился с другой стороны, пощупал пульс на шее Тарвина. Его лицо не давало надежды. Я не выдержала, подалась вперед:

— Что?

Асторец медленно покачал головой:

— Там… сердце…

Я чувствовала, как защипало глаза, уткнулась лицом в ладони, все еще не в силах поверить в происходящее. Теперь вся надежда была только на врача. Наверняка асторские медики способны на чудо. Должны быть способны!

Но странный щуплый доктор Кайи не сотворил чуда. С видом призрака пощупал пульс, доставал из своего чемоданчика какие-то приборы и датчики. Возился несколько минут в траурной тишине. Наконец, вытащил своей рукой из спины Тарвина проклятое острие, отдал Селасу и покачал меленькой головой:

— Я бессилен. Господин мертв.

Грубое некрасивое лицо Селаса под кислородной маской выражало детскую растерянность. Беспомощность. Меня захлестнуло отчаяние. Предвидели ли это проклятые идолы? Неужели такого исхода они хотели? Но я не хотела. Может, когда-то я и желала Тарвину смерти, но не теперь. Куда смотрит их Великий Знатель?

Я вытянулась, стараясь увидеть ганорскую толпу, выкрикнула:

— Исатихалья! Таматахал! — Собственный голос показался в висящей тишине необыкновенно громким и резким. Чужим. — Исатихалья! Исатихалья!

Старуха была где-то рядом. Она через считанные секунды выскочила из толпы, звеня серьгами:

— Я здесь.

Я с надеждой смотрела сквозь слезы в ее уродливое лицо:

— Птахикалья может спасти его? Своим колдовством?

Старая ганорка печально покачала головой:

— Это невозможно, детка. Прости.

Слезы заливали мое лицо так, что я видела лишь размазанные пятна. Я вцепилась в ее мясистую руку:

— Почему не может? Неужели нет связки ваших амулетов? Для всего есть! Должны быть! Слышишь? Беги, спроси!

Старуха вновь покачала головой, опустилась рядом, прижала меня к себе, и я отчаянно разрыдалась на ее груди.

— Жизнь и смерть только в руках Великого Знателя. На все его воля. Нам остается только принять.

Эти слова вместо успокоения породили во мне возмущение. Я почти оттолкнула Исатихалью:

— Но тогда все это бессмысленно! Понимаешь? Это глупый и жестокий бог!

Старуха переменилась в лице, тут же закрыла мне рот широкой ладонью:

— Ш… Не смей, Мия! Никогда не говори так.

Я замерла, старалась глубоко дышать. Старуха медленно убрала руку. Пристально смотрела, желая убедиться, что я тут же не примусь богохульствовать снова. Но что толку…

Я опустила голову:

— А как говорить? Этого хотели ваши старейшины? Ради чего? Если они так мудры?

Я отвернулась, увидела, как Тарвина подняли несколько стражников. Но, тут же, подскочила, словно в припадке, чувствуя аномальный прилив сил.

Старейшины.

Я подбежала, схватила Селаса за руку. Он настороженно посмотрел, но жест стерпел.

— Постойте. — Я кивнула на ворота: — Дом старейшин. Нужно хотя бы попробовать. Несите его туда. Умоляю.

Селас молчал. Просто растерянно смотрел на меня. Невыносимо долго, словно внутри него происходила какая-то внутренняя борьба.

— Врач бессилен. Но их идолы наделены великой силой. Это последний шанс. Для него.

Асторец посмотрел на Тарвина, потом снова на меня. Нехотя кивнул, понимая, что терять больше нечего:

— Хорошо.

Я утерла слезы и почти бегом пошла впереди, к воротам. Никто мне не препятствовал. Но ворота не открывались передо мной. Я растерянно толкнула тяжелую створу, но она не поддалась. Толкнула еще, но ворота были заперты.

Я подняла голову, пытаясь докричаться до истуканов:

— Откройте мне! Вы слышите? Откройте, прошу!

Створы не дрогнули.

Я снова стукнула, до разлившейся в кистях дребезжащей боли:

— Великие старейшины, прошу, впустите нас! Умоляю!

Они все же снизошли. Ворота громыхнули, впуская нас в темноту. Я решительно шла в зал «статуй», лишь оборачивалась время от времени, удостоверяясь, что Тарвина несут за мной. По мере моего продвижения огонь остервенело вспыхивал, вероятно, отображая ярость идолов, и становилось так светло, что слепило.