Беглец

В доме пахло старым деревом и плесенью. Казалось, он уже наполовину ушел в землю. Полоска света очерчивала контуры прикрытой межкомнатной двери.

– Я зажгу свечи, – остановила гостей хозяйка на пороге. – Тут ступени. Осторожнее.

Несмотря на внешнюю мрачность неказистого домишки, внутреннее его помещение при слабом свете свечей оказалось довольно уютным и просторным: большая центральная комната с русской печкой в углу, за нею – маленькая кухонка, деревянный стол около стены, с неприбранными на нем цветными карандашами, детскими рисунками и поделками из бумаги. Под двумя окошками напротив входа в комнату располагался широкий топчан, застеленный толстым домотканым разноцветным половиком.

– Петр!

Невесть откуда появшийся мальчишка точно возник из-под земли.

– Рукомойник тут! – он отдернул занавеску, скрывающую прибитый к стене рукомойник и подобие жестяной раковины в тумбочке, в которой, судя по звуку сливаемой воды, стояло ведро. Сам Петр кинулся к столу, бережно собирая бумаги и карандаши. Потом стрелой метнулся на кухоньку и оттуда появлялся несколько раз с тарелками, на которых лежали овощи, с миской квашеной капусты, с неровными краюхами черного хлеба, с острыми перьями зеленого лука и тяжелым чугунком. Зажег еще две свечи на столе.

Она толкнула Семеныча в бок, показывая на щель приоткрытой комнаты. Около постели на высокой табуретке сидела белокурая девочка и болтала ногами, которые не доставали до пола. Только по вытягиваемой шее в сторону двери, было ясно, что ей очень любопытно, что происходит в комнате. Но девочка не покинула своего «поста», услышав пришедших. И ни разу не позвала ни мать, ни брата, а продолжала смирно сидеть, ожидая, когда мать подойдет к ней. Того, кто лежал на постели – видно не было.

– Располагайтесь к столу, – появилась хозяйка, сменив черное одеяние на ситцевый длинный халат советских времен. И направилась в комнату: – Я больного проведаю. От боли кричит и скручивается, привязываем его, чтобы не упал. А спит – по струнке вытягивается, точно разорваться хочет.

В проеме открываемой двери стало видно худое до безобразия мальчишеское тело, крепко обмотанное простынями. Вездесущий Петр уже тащил в комнату ведро воды. Женщина склонилась над лежащей «мумией». Воркуя, отвязывала простыни, которые держали туловище мальчика на постели. Белокурая девочка спрыгнула с громоздкой табуретки и подавала матери куски сложенной марли.

Семеныч посчитал для себя неприличным открыто смотреть в их сторону, но то и дело косился на постель больного ребенка, наблюдая как мать и двое детей старательно и с любовью освобождают мальчика, обтирают кожу смоченной марлей, меняют клеенку, перестилают постель…

* * *

– Ложки у всех есть? – осведомился Петр, подвигая свечу к центру стола. – А Костя потом поест? Кашу ему протирать надо?

– Позже, – согласилась хозяйка. – Молочную смесь разведу. Уже поздно.

Ужин был немногословным. Дети с аппетитом поглощали еду. Дом заражал своим молчанием. Не требовалось произносить лишних слов и делать лишних движений. Казалось, что здесь и так все понимают друг друга. Атмосфера за столом, несмотря на то, что за стенкой лежит больной ребенок, отнюдь не создавала впечатления горести, тяжести или беды. Напротив, было спокойно и совершенно непринужденно. И Семеныч поймал себя на мысли, что, наверное, впервые он и сам проникается таким безмятежным состоянием: отсутствовали всякие страхи о будущем, ненужные мысли, бесполезные вопросы, навязчивая суета, привычная для обычного человека. В этом доме каждое мгновение казалось необходимым и наполненным, и всякий, кто попадал внутрь бревенчатых стен вечности, начинал жить только этим мгновением, в котором неожиданно становилось предельно ясно, что делать в следующий миг.

– Заночуете? – хозяйка встала из-за стола, собирая со стола. Ей никто не ответил, а Семеныч почувствовал, что ответ и так очевиден: естественно, они останутся на ночь. А с утра он посмотрит, какие емкости для воды имеются в хозяйстве, что из мелочей можно починить или привести в порядок.

– Баню тогда затоплю, – хозяйка скрылась за занавеской, позвякивая посудой.

– Тебя как зовут? – Она тронула распавшиеся по плечам светлые волосики девочки.

– Тая, – улыбнулась та. – Мне пять лет.

– Четыре, – мимоходом бросил опять откуда-то появившийся Петр с двумя подушками, которые он нес к топчану у окна. – Пятилетние за собой карандаши и игрушки со стола убирают. И Маньку кормят.

– Я привязала ей пучки травы!

– Не знаю, Манька была голодная.

– Костя мало спал, я не могла от него надолго отойти. Зато я чугунок с картошкой прогрела к вечеру, – после этого Тая убежала. А вернулась уже с постельным бельем.

– А вы откуда? – спросила Тая у Нее.

– Из Москвы. Нам переночевать было негде. Вот мы к вам и пришли, – Она помогала Тае расстелить постель, приноравливаясь к движениям маленьких рук.

– Очень хорошо, что пришли, – кивнула Тая. – Когда мы жили в Испании, у нас много гостей было. И комнат. А в Москве я в бассейне любила плавать.

– Ты не можешь помнить, – возразил Петр. – Это тебе мама рассказывала.