Беглец

— Очень смешно, Гай. В тебе просыпается чувство юмора гематров. Лусэро Шанвури, представитель расы Вудун, считай, утратил значение. Его преемник…

— Вы уже выбрали Папе преемника? Греете место в Совете?!

Тумидус вскочил.

— При живом-то Папе?! Рахиль, вы не идиоты. Вы мерзавцы…

— Папа сам выбрал себе замену.

— Кого же?

— Вы знакомы. Это Думиса М’беки.

— Думиса?

Малиновый костюм-тройка. Сиреневый галстук. Желтая оправа очков. Воронье гнездо дредов. По бокалу с пальмовым вином в каждой руке. Тумидус вспомнил Папу — бесконечный вояж по тюрьмам Китты за злостное хулиганство и нанесение телесных повреждений — и решил, что Думиса подойдет. А что? Приличный молодой человек, ни одной ходки…

— Его выбрал Папа, — повторила Рахиль. — Мы настаивали на последней проверке. Думиса ее прошел с успехом.

— Проверка?

— Информация о подлинной смерти антисов. Думиса воспринял ее без эксцессов.

— Это камень в мой огород?!

— Это факт.

Макушка головы, вся в туго крученных дредах, взлетает над забором. «Папа! — кричит незваный гость. — Ну Папа же!» Слепой карлик хлопает консуляр-трибуна — нет, тогда еще военного трибуна — по колену: «Это М’беки. Спасать меня прибежал. Тоже, видать, осенило». Тумидус отмахнулся от воспоминания. Не надо, подумал он. Не будем разочаровывать Рахиль правдой о Думисе. Если что, мне пригодится член Совета антисов, который прибежал спасать Папу Лусэро. Папу, значит, меняют на Думису, Кешаба — на Вьюху…

Меняют, хотя оба еще живы.

Тонкий намек: учти, Гай, тебя тоже заменят, если не угомонишься! Станешь упорствовать — уйдешь из Совета, а после — из жизни. А что? Рискни я обнародовать тайну смерти антисов, обратись к экспертам за советом — и рядом со мной приземлится Рахиль Коэн. Само хладнокровие и рассудительность, она сообщит мне о стопроцентной вероятности моей трагической гибели, после чего уйдет в волну «по-горячему», а безвременно скончавшийся Гай Октавиан Тумидус превратится в горстку пепла. Рахиль, ты будешь горевать? Как там у гематров с чувством сострадания?! Даже если я успею проболтаться, меня выставят психом, сгоревшим на службе, или изменником подстать Кешабу. Ойкумена проглотит, срыгнет и забудет. Великий Космос, в какую же задницу мы влезли с этим рождением мелкого антиса и смертью престарелого! Хоть иди присоединяйся к Кешабу с его безумием — встанем вдвоем против всех, спина к спине…

— Это факт. — Он взял уником. — Это камень, и это факт. В древности мы, помпилианцы, побивали камнями своих командиров — если те переходили все границы. Вы, гематры, наверное, побивали своих командиров фактами. Ужасная смерть, хуже не придумаешь. Конец связи, Рахиль.

Напьюсь, решил он. Напьюсь как свинья.

Нет, как молодой центурион в ночь после выпуска.

Глава восьмая Врач, исцелись сам, или Медведь из вторых рук

I

— Врач не должен лечить самого себя. Особенно это верно в отношении психических патологий, таких как у нас с вами. Впрочем, у хирургов положение не лучше. Провести себе банальную аппендэктомию — та еще проблема…

— Полагаете, шри Сандерсон, мы имеем дело с патологией?

— Блокировка травматических воспоминаний? Разумеется.

Гюнтера трясло при одной мысли о недавней попытке «самолечения». Он не зря помянул аппендэктомию: пытаясь вскрыть заблокированный участок памяти, пси-терапевт Сандерсон примерил, что называется, халат пси-хирурга. В этой области у него опыта было с гулькин нос, но иначе не получалось: оболочка закапсулированного фрагмента памяти демонстрировала поразительную устойчивость к седативным и резорбирующим воздействиям. Будь у Гюнтера в запасе пара месяцев, а лучше полгода, он назначил бы себе курс аутотерапии и в итоге добился бы результата. Случай не уникальный, методики лечения известны. Нет, не назначил бы — обратился бы к коллеге, и дело в шляпе.

Время? Коллега? Пустые мечты.

Интуиция врача подсказывала: заблокированный периметр, скрывающий воспоминания о взлете, необходимо вскрыть как можно скорее. Почему такая спешка? Этого Сандерсон не знал, но предчувствия редко подводили менталов. Хороший пси-хирург легко справился бы с задачей. Гюнтер не был психиром — ни хорошим, ни даже посредственным, — к тому же он резал по живому самого себя. Из разреза, который стоил молодому человеку уймы седых волос, ударил поток ужаса — черного, ледяного, безусловно-рефлекторного, о котором писал Фердинанд Гюйс:

«Надо быть большим мастером, чтобы взломать защиту мощного эмпата. Но вдвое больше мастерства понадобится вам для того, чтобы справиться с ответным ужасом, который шарахнет по вам из всех орудий. Из ваших же собственных орудий, заметьте».