Беглец на задворках Вселенной (СИ)

– Принятие и понимание никогда не бывают простыми, – достал откуда-то из-под красного, расшитого золотом халата красное яблоко Герка и принялся его грызть. – Знания, как говорила моя бабушка, никогда не даются просто так. Жди.

– Стоп. Ни слова. Он нас слышит, – наклонил голову на бок Лонг, прекратив накручивать белую прядь на палец.

– И видит, – прекратил жрать своё яблоко Герка.

– Он умирает, – скорбно произнес незнакомый мне голос.

– Ну… это же для нас хорошо? – с надеждой спросила дяосюэгуй.

– Ну как сказать? – хмыкнул непонятный третий голос. – Не все мирские дела этого тела закончены. Ему слишком рано.

– И что, мне опять… ждать? – визгливо поинтересовалась чертовка, выпрыгивая из своих сапог. – Снова ждать?

– Да, – равнодушно подтвердил незнакомый голос. – Я несколько столетий ждал, твой отец – тысячелетия, и ты, деточка, подождёшь. Твой жизненный путь по моим меркам вообще невелик, дяосюэгуй. Я понимаю, что ты юна и чересчур категорична, но умерь пыл. Терпение – величайшая из добродетелей.

Щелчок, и я снова увидел перед собой белый матричный куб, одна из стен которого начала удаляться от меня чуть влево и вверх. Откуда-то послышалась слабая струнная музыка, а в отдалении этого странного коридора я увидел свет. Чуть рассеянный. Тёплый. Благодушно-добрый. Подозрительно хороший, обещающий покой и умиротворение. Он определённо притягивал. Манил.

Ну я понял, что к чему. Не дурак. Но пока медлил, непонятно чего ожидая.

На уши страшно стало давить со всех сторон, и я всё-таки нехотя побрёл на свет, хотя и был убежден, что незнакомый голос прав: рановато.

Так быть не должно.

– Да щаз! – схватила меня за руку дяосюэгуй, невесть как взломавшая одну из стен куба. – Сволочи светлые, мрази высокодуховные, провоцируют, приманивают, вынуждают! Это насилие!!! Не пущу! Сдохнешь в этом перерождении не в мою смену! Не для того всё затевалось!

Зелёная, худая и нелепая, она казалась абсолютно инородной в этой неестественной белизне странного помещения. Впрочем, как и я. Подумав, я крепко схватил чертовку за цепкие шерстистые лапы.

– То-то же, – благодушно произнесла дяосюэгуй, облизывая остреньким языком совершенно акульи зубы. – Не, нам обоим стопроцентно не туда… Не наш эгрегор, понимаешь ли. И не потому, что не заслужили, а нам это просто не нужно. Чужое, инородное, сечёшь?

Чертовка лукаво похлопала меня по руке, приглашая выйти из куба с той стороны, которую она лично проломала. На белой стене отчётливо виднелось расползающееся во все стороны огромное пятно зеленоватой плесени, такой пушистой, что она скорее напоминала одуванчик, хлопок или северную пушицу.

* * * * *

– А ну-ка, молодой человек, приходим в себя, – продолжал незнакомый голос. – Эй! Я кому говорю! Ты жив? Нет? Ты меня слышишь? Сколько пальцев я показываю?

Открыв глаза, я обнаружил, что лежу в палате реанимации наряду с другими несущими всякий бред пациентами на «отходосах».

– Во, пришёл в себя, всё-таки, – добродушно проворчал дедок в медицинском халате. – Напугал, засранец. Думали, всё.

Так я понял, что так называемая «простая» операция явно пошла не по плану. Но всё обошлось.

* * * * *

Валяясь в хирургии в компании самых странных личностей, я, наконец, обрёл время, чтобы все переосмыслить. Не то, чтобы мне сильно прочистило мозги, но мои мысли неизменно возвращались к жутким ощущениям увязшей в смоле птички, прочувствованным под наркозом. Птички, которая была лишена голоса и права движения. Невероятно страшные ощущения.

Не радовала меня и новость, что придётся два-три месяца носить жуткого вида корсет.

– И свыше трех килограммов поднимать нельзя, – напомнил лечащий врач, а затем принялся перечислять. – Вообще на ближайшее время жизнь придется несколько перекроить. Сидеть нельзя. Наклоняться нельзя. Вообще много чего нельзя, в том числе и заниматься сексом. Сожалею.

Я слабо кивал головой, понимая его правоту. Но легче мне от этого не было.

Какой, на хрен, секс? Мне даже просто лежать было больно. Предоставленный сам себе, я, главным образом, спал. Много спал. Изредка ходил, сопровождаемый медсестрой. Вообще любое перемещение было дико болезненно. Банальный поход в туалет превращался в поистине невыполнимый квест. Как сесть, если нельзя сесть? Как потом встать, если наклоняться нельзя? Это настоящий ежеминутный кошмар, который поймёт лишь тот, кому делали любую полостную операцию.

Кошмар ещё и в том, что в «ковидные» времена в палаты к больным элементарно никого не пускали, а средний и младший медперсонал иногда банально не находил времени именно на тебя. Ты был никто, и звать тебя никак. И таких, как ты, было много. Некоторые пациенты вообще лежали на «каталках» в коридоре. Я хотя бы в палате на кровати находился, и на этом спасибо.