Беглецы

Дедушка обвел взглядом стол, проверяя, все ли на месте. Я узнал этот взгляд. Хлеб лежал на хлебной тарелке. Тефтели – в миске. Масло – еще один подарок Адама – в масленке. Из кастрюли с картошкой поднимался пар. Банка с пивом открыта. Вилки слева, ножи справа.

Даже бабушка заняла свое место: я поставил на стол ее фотографию – ту, где она еще молодая.

Кажется, ничего не забыл.

– А брусничное варенье? – прогрохотал дедушка.

– Что?

– В погребе должна была остаться банка. Я про нее все время вспоминал в больнице. Сбегай-ка принеси, будь добр, мой мальчик.

Что это с ним? С чего вдруг он так подобрел? Мне даже как-то не по себе стало. Но я все-таки побежал в погреб, который был за домом.

Дедушка не ошибся. На полке стояла одна-единственная банка. «Брусничное варенье» было написано на этикетке бабушкиным почерком.

Когда я принес банку, дедушка долго смотрел на надпись. Потом открыл крышку и осторожно снял ножом слой парафина.

– Принеси-ка чайную ложку из кухни, – попросил он.

– Может, лучше столовую?

– Раз я сказал – чайную, значит, чайную.

Я положил себе на тарелку тефтели и картошку, а потом запустил ложку в банку с вареньем. Хотел зачерпнуть побольше. Но дедушка отобрал у меня ложку и капнул мне на тарелку маленькую горку.

Потом сам себе положил такую же.

– И все? – удивился я. – Больше нельзя?

– Нет, – отрезал он. – Надо, чтобы банки хватило мне до конца жизни. Ты прибереги варенье на сладкое, когда все съешь. И я так сделаю.

Он посмотрел на бабушкину фотографию.

Потом ткнул толстым пальцем в пасть льву на спинке стула.

– Помнишь, как ты их покрасил?

Как я мог это забыть? Ну и разозлился тогда дедушка! Мне исполнилось семь, в подарок на день рождения я получил коробку с цветными мелками. И я нарисовал всем львам кроваво-красные пасти. Мне казалось – это красиво. Но дедушка считал иначе. Он схватил меня за ухо и повел вокруг стола, указывая на каждую львиную пасть, чтобы я увидел: все они разные, ни одна не похожа на другие.

– Помнишь, что я сказал?

– Да, но повтори еще раз.

– Я сказал, что они разные потому, что тот, кто их вырезал, так задумал. Он потратил на них свое время и труд. И отдал им часть своей жизни. И пусть он давно умер, но остался жить в своей работе. Вот и с брусничным вареньем то же самое. Твоя бабушка собирала ягоды, мыла и варила, отмеряла сахар, чтобы получилось не слишком кисло и не слишком сладко, мешала, разливала по банкам. Она отдала ему свое время. И свои мысли. Так что в нем сохранилась частичка ее. Понимаешь?

– Кажется, да.

Я не понимал, о чем он. И в то же время вроде бы понимал.

По крайней мере, я догадался: он считает, что бабушка осталась там, в варенье.

И не смог сдержать улыбку.

– Что тебя так развеселило?

– Ты ни разу не ругнулся, пока рассказывал про варенье.

– Это было… – начал дедушка.

И тут он ругнулся, отведя душу.

После обеда дедушка сел в бабушкино кресло – то, что стояло у окна. Она любила сидеть там и смотреть на море. А может, и на что-то еще. Оттуда был виден кусочек двора. Клубничные грядки, которые уже больше не были похожи на грядки. Побеленный туалет. И развесистая вишня. От этих вишен у меня каждое лето болел живот.

Теперь в кресле сидел дедушка и пытался увидеть то, что видела она.

Так он, по крайней мере, сказал.

– И что ты видишь? – спросил я.

– Старого хрыча в фетровой шляпе, – вздохнул он. – Ничего достойного любви.

Он просидел так до самого заката.

– А теперь нам, беглецам, пора ложиться спать, – сказал он, когда солнце, красное, как брусничное варенье, спустилось в воду – там, за горизонтом.

9

ДЕДУШКА ИСЧЕЗ!

Накануне вечером я проводил его в туалет, а потом отвел в кровать. Он так и улегся в одежде, ему было трудно раздеться. Когда дедушка заснул, я еще немножко посидел рядом, разглядывая картинки в бабушкиной Библии, пока сам не начал клевать носом.

Проснулся я рано. Мне захотелось в туалет.

По дороге во двор я заглянул в дедушкину комнату – ту, что выкрашена в синий цвет и была когда-то каютой корабля. Одеяло, которым я накрыл его накануне, было сброшено на пол. Костыли исчезли. Постель была пуста.

Только бы он не отправился сам в туалет, подумал я.

Именно так он сломал ногу в прошлый раз. Это случилось ночью в феврале. Стоял двадцатиградусный мороз, но дедушка не позаботился одеться теплее. Просто запахнул халат и сунул ноги в тапки. На обратном пути он поскользнулся на льду, и ему пришлось ползти по снегу к соседу, чтобы попросить о помощи. Он не мог встать на ноги и не мог дотянуться до дверной ручки в собственном доме.

Зачем я только с ним убежал! Я же еще маленький. Что я стану делать, если он снова упал? Мне такого тяжелого не поднять.

Я припустил со всех ног. Ударился большим пальцем о высокую ступеньку. Выругался. Распахнул дверь. Вот он – собственной персоной! И как только он ухитрился вытащить стул? Сидит и смотрит на залив. Словно ждет, что вот приплывет большой пароход с гудящими машинами и заберет его.

– Дедушка! – крикнул я.

Он вздрогнул.

– Доброе утро, малыш Готфрид.

– Ты что, с ума сошел? А если бы ты снова упал?