Беглянка

Встал вопрос: кто произнесет речь и кто зажжет огонь. Сначала спросили Джулиет – может, она? И Джулиет, издерганная, занятая раздачей чашек кофе, сказала, что это обращение не по адресу: она, как вдова, должна броситься в костер. С этими словами она даже рассмеялась, и ходатаи попятились, испугавшись, что у нее начинается истерика. Рыбак, чаще других выходивший с Эриком в море, согласился поднести факел, но сказал, что речи произносить не мастак. Некоторые подумали, что оно и к лучшему, поскольку жена у него – англиканка-евангелистка и он, чего доброго, сморозит нечто такое, что Эрику бы не понравилось. В итоге эту миссию взял на себя муж Айло, низкорослый человечек, покалеченный давним пожаром на судне, ворчливый социалист и атеист; назвав Эрика «соратником», он больше его не упоминал. Распинался он на удивление долго; потом это списали на его угнетенное существование под пятой у Айло. Во время его прощальной речи толпа, как могло показаться, стала проявлять определенное нетерпение; кое-кто сетовал, что обряд лишается должной величественности, торжественности и трогательности. Но стоило только зажечь костер, как это ощущение ушло и все притихли, даже – в особенности – ребятишки, но потом кто-то из мужчин крикнул: «Детей уведите». Это произошло в тот миг, когда языки пламени добрались до тела, пробудив запоздалое понимание, что жир, сердце, почки и печень при горении способны производить взрывной или шипящий звук, неприятный слуху. Почти всех ребятишек – и упирающихся, и перепуганных – матери потащили прочь. Так и получилось, что заключительный акт погребальной церемонии стал почти исключительно мужским, в чем-то вопиющим и, возможно, даже противоправным.

Джулиет стояла с широко открытыми глазами, раскачиваясь и подставив лицо жару. Ее как будто унесло куда-то далеко. Она вспоминала, как некто – Трелони?[26] – вытащил из огня сердце Шелли. Сердцу во все века отводилась такая важная роль. Странно осознавать, что даже в те времена, не так уж давно, обычный внутренний орган виделся столь бесценным, считался средоточием смелости и любви. Но это же просто плоть, горящая плоть. Никак не связанная с Эриком.

Пенелопа не знала о том, что произошло. В ванкуверской газете появилась небольшая заметка (не о церемонии на пляже, разумеется, а об утонувших), но ни газеты, ни радиосообщения не проникли вглубь парка «Кутеней». По возвращении в Ванкувер она позвонила домой от своей подруги Хезер. Трубку взяла Криста: на церемонию она опоздала, но теперь была рядом с Джулиет и по мере возможностей ее поддерживала. Криста сказала, что Джулиет нет дома (это была ложь), и попросила передать трубку матери Хезер. Объяснила ситуацию, пообещала, что привезет Джулиет в Ванкувер – они выедут немедленно, – чтобы та сама рассказала обо всем Пенелопе.

Криста высадила Джулиет у дома, где гостила Пенелопа, и Джулиет вошла туда одна. Мать Хезер отвела ее на террасу, где ждала Пенелопа. Дочь восприняла известие с выражением испуга, а потом, когда Джулиет довольно неловко, больше по обязанности, заключила ее в объятия, испуг сменился чем-то вроде смущения. Наверное, в доме Хезер, на бело-зеленой террасе, куда доносились крики игравших в баскетбол братьев Хезер, трудно было осознать такую тяжелую весть. О сожжении разговор не заходил: в таком доме, в таком районе эту церемонию точно сочли бы дикостью, нелепицей. К тому же Джулиет, оказавшись там, вела себя на редкость живо – прямо стойкий оловянный солдатик.

Осторожно постучавшись в дверь, мать Хезер подала холодный чай. Пенелопа залпом осушила стакан и пошла к Хезер, слонявшейся по коридору.

Тогда мать Хезер заговорила с Джулиет. Она извинилась, что вмешивается с такими проблемами, но времени оставалось в обрез. Они с отцом Хезер через несколько дней на месяц уезжали к родственникам, в другой конец страны, и планировали взять с собой Хезер (мальчиков отправляли в летний лагерь). Теперь Хезер раздумала ехать и умоляла оставить ее дома с Пенелопой. Но девочек четырнадцати и тринадцати лет нельзя оставлять одних, вот она и подумала, что, может быть, Джулиет захочет отдохнуть, оправиться от пережитого. От потери, от трагедии.

Внезапно Джулиет оказалась в совершенно другом мире, в большом, безупречном, шикарно и продуманно обставленном доме, где все так называемые блага – для нее они являлись роскошью – были под рукой. Дугообразная улица была застроена такими же домами, с живыми изгородями и эффектными клумбами. Даже погода в ту пору стояла безупречная – теплая, ясная, с легким ветерком. Хезер и Пенелопа купались, играли в бадминтон на заднем дворе, ходили в кино, пекли печенье, объедались, садились на диету, старательно загорали, врубали на весь дом песни, слова которых казались Джулиет слащавыми и надоедливыми, приглашали в гости подружек, не звали мальчиков, но долго, насмешливо и бесцельно болтали с теми, которые проходили мимо или собирались у соседей. Джулиет случайно услышала, как Пенелопа сказала одной из пришедших в гости девочек:

– Ну, я его почти не знала, если честно.

Это о своем отце.