Беглый (СИ)

Барак колонки – это длинный коридор с покрашенным в тот самый, хорошо знакомый всем цвет баклажанной икры деревянным полом. Цвет пола в школах, больницах и тюрьмах.

По двум сторонам коридора – комнаты-ячейки. Соты, наполненные колонистами. Завтра в шесть утра великая страна их снова востребует.

Пришло время делать выбор.

Рванув первую же дверь, я вдруг сразу оказался на ярко освещённой сцене. На меня уставилось несколько пар недовольных глаз. Глаза источали неприветливую энергию. Обладатели глаз сидели вокруг небольшого столика. Столик украшали кильки в томатном соусе и колода карт. Мне показалось, что я уткнулся носом в картину «Псы играют в покер».

Рассмотреть их в достойных читателя деталях не удалось – какая-то грубая сила толкнула меня в грудь, и я снова очутился в коридоре с баклажановым полом.

В покер поиграть сегодня, видимо, не придётся. Хрен с ним. Главное чтоб в коридоре, продуваемом всеми ахангаранскими цементными ветрами, теперь спать не пришлось.

Мысленно перекрестившись – я толкнул следующую дверь.

Там, положив на тумбочку арестантскую газетку «Вакт» пил чай человек удивительной худобы и огромного роста.

Он мельком глянул на меня и тут же вернулся к своей медитации на стену барака. Иногда он прерывался, чтобы с хрустом сломать в костлявом кулаке сушку, и медленно, будто сделанную из золота, осторожно перенести её по крохе в свой по шагаловски кривой рот.

– Откуда сам?

Костлявый вопросил не отрывая глаз от покрашенной в мечтательно-голубой цвет фанерной стены.

– Ташкентский.

– Понятно, что ташкентский. Поэтому и Ахангаран. Все мы тут – ташкентские. С зоны-то, с какой подняли?

– Папской.

Это слово «Папской» я произнёс с лёгкой нежной ностальгией – будто говорил о месте, что пришлось покинуть против своей воли, и о котором я ещё долго буду скучать.

– Блатной?

По вопросу я понял, что мой мумифицированный собеседник из красных – блатные никогда не пользуются этим термином.

– Конечно же, нет. Нарядчик я.

– Нарядчик?

Похоже, удалось вызвать его интерес. Повернулся и рассматривает. Может – и сушек теперь даст?

– Нарядчик. Промзоны.

– И сколько там у вас в Папе пыхнуть нужно за эту должность?

– Да никто не рвётся-то особо. Типа – западло.

– Бараны. В Каршах в очередь выстраиваются. Да ещё и пыхтят.

– Так ты с Каршей? – сразу стала понятна его худоба: и что, правда, там настоящий концлагерь у вас?

– Кому – концлагерь, кому – хуже. Я завхозом жилзоны там ехал. К самому Кулумбетову без стука заходил.

Так-то. Правильный был Хозяин. Справедливый.

Я вспомнил все, что слышал о «каршинском казахе» Кулумбетове и вздрогнул. У него мог бы поучиться сам рейсхфюрер Генрих Гиммлер. Во времена СССР – каршинские зоны – общая и строгач, были одними из самых чернючих, блатных зон.

Юртбаши тогда, кажется, был первым секретарём каршинского обкома партии, ага. А вот сбросив иго империализма, решил из каршинских синекур сделать показательные лагеря.

Подозреваю братские представители казахского народа сыграли тогда роль латышских стрелков Ильича. Они работали за деньги и им было насрать на боль и чаяния узбекского народа. Хотя, думаю, вольные сыны степей кровожадней любого латыша будут. Потомки чингиз-ханов.

– Его вроде перевели в Жаслык, в новую политическую?

– Перевели. Перевели отца родного! Он там их воспитает, вовчиков долбанных. А к тебе-то, когда родня приедет? Можно прямо сейчас позвонить с дежурки, менты разрешают. Они вообще, как денежные у тебя, родители-то? Бизнесмены, небось, а?

Он подмигнул и снова с хрустом принялся обрабатывать сушку.

– Да какое там…денежные, мать-пенсионерка. Отец – бросил нас, когда я родился.

Сейчас я тебе всё выложил на блюдечке, морда завхозная.

– Мать? Пенсионэрка? А… Дык, ты иди, иди тогда. Там по коридору – ещё один дурик папский. Суд у него на днях. Отчалит – всю хату сам и займёшь. Жарь, бродяжня. Попутного ветра тебе в душу.

Сушки он мне так и не предложил, а я, сглотнув, двинул дальше по баклажановой дороге искать второго папского дурика.

Им оказался Вован. Человек без шеи. Это бывает у бывших спортсменов, когда они перестают спортом заниматься. Эдакая былая мощь, под слоем все уравнивающего жира.

Вован был подручным оружейного мастера Дончика с папской промки. Каждый раз перед большим шмоном оперов или режимников на промке, я регулярно появлялся в их каптёрке, где они работали над очередным самурайском мечом или выкидухой.

Сделав страшные глаза, я шептал: «Убирайте запал, сейчас начнётся».

Знал ли фрезеровщик Вован, что делаю я это исключительно по звонку начальника оперативной части зоны, самолично курировашего маленький цех по производству холодного оружия, или считал меня преданного внутри идеалом правильных пацановских понятий- навсегда останется тайной.

Встретил Вован меня тепло, душевно как родного. Да я и сам обрадовался. С псами играющими в покер и каршинским зомби, мне не было бы так уютно. А в новой тюрьме самое главное в первое время – это психологический комфорт. Нужно время присмотреться, кто есть кто и как она есть, и чётко занять свою нишу. А желательно создать нишу под себя.