Беглый

Закурив одиноко оставшуюся в пачке сигарету и сплюнув под ноги, я поплёлся на ту же самое остановку автобуса номер сорок.

Куда бы двинуть теперь?

* * *

Афганский альбом. Битва за порох.

К 2000 году Афганистан превратился в страну рекордсмен по производству опиума. Общая площадь посевных площадей достигла ста тысяч гектаров. У власти в стране тогда уже находился Талибан. Мулла Омар, сдвинув набок тюрбан, решил, что объёмы производства сильнейшего наркотика и его доля в национальном ВВП страны откровенно вызывающи. Принятые жёсткие меры, талибы сократили производство опия сырца — основного сырья для производства героина с трёх тысяч до «всего» семидесяти пяти тонн в год.

Американская оккупация вернула статус кво — вырабатываемый промышленным способом героин волной хлынул в Европу. Вся эта трасса пролегла через бывшие советские республики. Вдоль этой трассы рядами расположились кресты и безымянные могилы. Трафик похоронил до срока целое поколение.

3.3

Хотя Малявин и слыл нон-конформистом, даже бунтарём, я вечно злился на него, за то что он не шёл в своим бунте до конца. Пить — так до блевотины, наркота — так до ломок, бабы — чтоб до решёток цугундера! Вот как я и представлял себе тогда настоящий бунт.

А Малявин? Малявин просто был последним героем, растаскивающий убиенных горем от заблёванных унитазов до ближайшей кровати. С немецкой аккуратностью он укладывал штабелями тех, кто полчаса назад смеялся над ним, обвиняя в неумении по-русски пить.

Малявин мудр, а разве настоящий бунт может быть мудрым?

* * *

Вся экономика Ташкента в те дни сводилась к трём основным почётным профессиям — таксист, проститутка и автобусный контролёр. Этот локомотив триединства и созидал тогдашний валовый нацпродукт нашего города.

На каждом движущимся, хоть сколько-либо относящимся к общественному транспорту средству появилось по контролёру. А то и по два. Пассажиров обкладывали как серых волков — двигаясь со одновременно со всех дверей. В ташкентском автобусе тех времён гораздо легче было срезать у кого-нибудь пустой кошелёк, чем попытаться проскочить зайцем.

Проезд без билета сложнейшая многоходовая операция и сейчас мне её не вытянуть. Я не в боевой форме. Поэтому с тоской отдаю дуболомам последнюю сотню.

Как стану передвигаться завтра, один бог ведает. Наверное, снова воровать пойду. Что-то, а магазин подломить я ещё смогу!

* * *

Пройдя большую часть финишной прямой от остановки до дома Малявина, я отчётливо понял что не смогу дойти до туда сухим. А был я тогда в районе метро Хамида Алимджана — там эти цепные койоты во все подъезды уже замков понавертели. В лагере ссать сверх меры совсем не казалось отклонением от нормы. За ночь я вставал несколько раз и был в этом не одинок, в дальняке либо кто-то уже отливал, либо шоркал обратно — спать. Зэки любят помочиться вволю. Узбеки-каторжане связывали это явление обильного ссанья с пищей. Великий Авиценна завещал узбекам, будто если ешь только варённую пищу — больше ссышь, чем когда ешь только жаренную. Мол, откинемся, посоны, покушаем вольной жрачки все и пройдет. Пока вот не проходило. Авиценна явно никогда не сидел в узбекской тюрьме.

Я терпел до последнего, и когда становилось совсем уже невмоготу — тихонечко, чтобы не потревожить чуткий сон Ди — сползал с кровати в туалет. Ди всегда просыпалась, демонстративно ворочалась и шумно вздыхала. В эти унизительные моменты, я чувствовал себя ненужным старым мерином. Пахать на нем уже нельзя, телегу тоже не тянет — а бойня пока закрыта, на праздники. Вот и стоит, ожидаючи, сердешнай. Ссыт.

Я думаю, виной был тот мой первый год в Таштюрьме, пока я ждал суда. У нас было десять шконарей на сорок пять человек, а бетон штука вредная. Легкие с почками ест за милую душу. Мы сидели или лежали на нем месяцами. И чего спрашивается было год меня держать на цементном полу до своего паскудного суда? Делюга простая, доказательств выше крыши — суды продажные как ни в одной стране мира — для кого эти спектакли? А выборы с одним кандидатом?

Вспомнив о выборах, я нос к носу столкнулся с великим Юртбаши. Как и в Зангиоте, в Ташкенте в избытке присутствовало неразлучимое трио — Юртбаши, Амура Тимура и его трансгендерной кобылы. Количество портретов и их размеры ошеломляли.

Сейчас вот перед мной возникло монументальное металлическое сооружение своими инженерными масштабами скорее напоминающую подстанцию высоковольтного напряжения, чем просто подставку для ритуального интерфейса Юртбаши.

Отец всех свободных узбеков вышел широкоплечим, как Поддубный. Его украшенная благообразной сединой голова упиралась в хрустальный небосвод. Вокруг головы довольно заметно сиял лёгкий, относительно скромный нимб. Нимб конечно же был призван напомнить нам святости и внеземном происхождении Юртбаши, но видимо, чтобы избежать обвинения в пропаганде культа личности, фотохудожник несколько ослабил свечение. От этой полумеры казалось, что нездоровую подсветку Юртбаши заработал в ходе ликвидации последствий взрыва на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС.