Бегом на шпильках

— Я уже давно отвыкла от подобной суеты и чувствую себя совершенно измотанной. Да и ты выглядишь ужасно — впрочем, как всегда. Ты должна больше есть, Натали, у тебя болезненный вид.

Верный признак того, что тема внучек закрыта. Во всяком случае, на сегодня.

— У меня была тяжелая неделя, мам, — говорю я. — Но я стала есть больше. Я… — только бы не поморщиться, повторяя, как попугай, ее же любимое выражение! — стараюсь усиленно питаться.

Мама испускает недоверчивый вздох.

— Мартин был очень огорчен, что ты никак не проявилась, — тихонько ворчит она. — Я знаю, химчистка далеко не идеальный вариант, но я лишь пыталась тебе помочь. Думаю, не ошибусь, если скажу, что навряд ли после нашего разговора ты думала о том, чем собираешься заняться?

Спасает меня телефонный звонок. Мама опрометью бросается к нему.

— Алло? Джеки! Pronto! Как мило, что ты позвонила! Я знаю, ты весь день была у себя в кулинарии, не переживай, я все понимаю, да, о, да, было бы здорово, с удовольстием заскочу к тебе завтра, во сколько? В половине шестого? Отлично. Как ты, как Роберт? А дети? Да что это я, можно было не спрашивать, у меня тут Натали рядышком, она как раз расскажет, что там у них новенького.

Голос у миссис Эдвардс низкий, зычный, и, хотя мама и прижимает трубку к самому уху, мне прекрасно слышно каждое слово Джеки. Она интересуется, как у меня дела. Я заливаюсь краской.

Мама переключается в свой базовый режим: «заломленные руки».

— Не очень, — объявляет она с прискорбием. Ее взгляд пробегает по мне, но при этом всячески избегает моего. — Все такая же болезненно худенькая, но что тут поделаешь, меня она не слушает, я уже все перепробовала.

«Секундочку, — думаю я, — а как же те два фунта, что я набрала? Вот она — людская неблагодарность!»

— Но, что еще хуже, «Балетная компания» дала ей от ворот поворот. Я ужасно расстроена. В наши дни не так-то просто найти работу. Я тут подыскала ей местечко в химчистке, у моего знакомого, так нет, она, видите ли, даже слышать об этом не желает. Я понимаю, это далеко не идеальный вариант, но согласись, все-таки лучше, чем ничего?! О, Джеки, как ты думаешь, Натали сможет найти себе работу? Знаешь, я очень переживаю.

Исключительно чтобы не выскочить опрометью из дома, я использую «пилатесовскую» технику дыхания (каждый выдох длится в пять раз дольше обычного, так что после того, как ты медленно вытолкнешь из себя полные легкие двуокиси углерода, вероятность смерти от удушья становится настолько реальной и неизбежной, что все второстепенные дела и заботы забываются в момент). Делаю глубокий, судорожный, конвульсивный, отчаянный вдох и едва не пропускаю ответ Джеки. К счастью, ее слова столь выразительны, что легко проникают сквозь засасываемый воздух.

— Ну, конечно, Натали найдет себе работу! — рокочет она. — Еще лучше прежней — она же такая умница! Шейла, глупо даже сомневаться, ты должна верить в нее! Ах! Uno momento, тут Барбара хочет сказать ей пару слов.

Мамино лицо вытягивается, и она неохотно передает мне драгоценную трубку. Я в ужасе смотрю на нее.

— Это тебя, — восклицает мама, размахивая трубкой, словно гремучая змея своей погремушкой. — Бери, не бойся. Она не кусается!

Глава 30

Осознание вины — это аперитив к наказанию. Что-то вроде «вот тебе чуток для начала» перед тем, как влупить по полной. Чтоб ты прокляла тот день еще до того, как он наступит.

Когда мама протягивает мне трубку, я понимаю: представление начинается. У меня подкашиваются ноги, и мне приходится сесть. Если б я только могла стать… да хоть вон той фарфоровой корзиночкой с такими же фарфоровыми цветочками; если б я хотя бы могла получать удовольствие от скандалов! Ведь есть же люди, имеющие к этому склонность. Для меня же это все равно, что получать удовольствие от собственной казни. Или высидеть до конца концерт экспериментальных танцев.

— Ба… Бабс? — заикаясь, бормочу я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

— Натали. — При звуке ее каменного голоса мой пищеварительный тракт сводит судорогой. Такое впечатление, будто там анаконда до смерти сдавливает козу.

— Да?

Слышу, как Бабс глубоко вздыхает и говорит:

— Я очень зла на тебя.

При этих словах меня буквально выворачивает наизнанку. Роняя телефон, я несусь в туалет, — «В этом доме не говорят: „уборная“!», — и тужусь, тужусь, тужусь, пока извергаться больше уже нечему.

— Натали! — кричит мама, осторожно стучась в дверь. — Ты в порядке?

— Все хорошо, — булькаю я в ответ.

— Бабс говорит, чтобы ты перезвонила, когда тебе станет получше, — выкрикивает мама. — Может, позвать доктора Истгейта?

— Нет, спасибо, — пищу я, спрашивая себя: не означает ли фраза «когда тебе станет получше» на самом деле «когда ты искупишь вину за свое преступление»?

Три минуты спустя я выхожу из туалета: пошатываясь и дрожа. Должно быть, Энди ей все рассказал. Мама трогает мне лоб и цокает языком.