Бегом на шпильках

— Мам, — тяжело вздыхаю я. — Пожалуйста, не говори так, ты же знаешь, что ты не зануда. У тебя голос какой-то стран… замечательный голос. Послушай, ты должна все-все мне рассказать. То есть можно я приеду к тебе?

— Сейчас? Господи, ну конечно же! Глупышка! Зачем ты спрашиваешь? Ты уже поела?

— Ой, я…

— У меня тут кое-что осталось в холодильнике, я сейчас что-нибудь соображу. Кстати, у меня есть чудный палтус, — свежий, прямо с рынка, в супермаркете такого не купишь, — если хочешь, я пока поставлю его на огонь, да, почему бы и нет?

Делаю глубокий вдох и стараюсь отвлечь ее — как можно дипломатичнее — от палтуса. После чего прощаюсь и кладу трубку. Судя по голосу, мама так страшно польщена моим звонком, будто я — это не я, а как минимум владелица поместья, снизошедшая до того, чтобы позвонить служанке домой. Взбиваю волосы и напяливаю самый объемистый свитер крупной вязки, чтобы сразу предупредить возможные нападки из разряда: «какая же ты худенькая!». Может, затолкать под свитер подушку? Хотя я и без того чувствую себя огромной.

Мама открывает дверь прежде, чем я успеваю нажать кнопку звонка, — интересно, она что, вообще никогда не снимает фартук? — и несильно сжимает меня в объятьях. Через две секунды она отпускает меня, но тут же несильно надавливает мне на спину, что я расцениваю как: «стой на месте». Я стою, не двигаясь, пока ее руки ощупывают мои плечи. Неуверенно улыбаюсь. Так отвечаю я требованиям или нет?

— Прости, я не звонила тебе несколько дней, — говорю я, дабы заполнить паузу. — Я, честно, собиралась. Да, так что там у тебя за важные новости?

— Пойдем на кухню. — Мамино лицо вдруг озаряется сияющей улыбкой. — Ты точно уверена, что не хочешь чего-нибудь поесть? Может, хотя бы чуть-чуть, а?

— Если честно, я с удовольствием выпила бы мятного чаю, — радостно отвечаю я, наблюдая за тем, как ее надежды вспыхивают и гаснут прямо на глазах.

Мама ставит чайник и принимается суетиться по кухне: ставит на стол жестяную коробку с печеньем, пододвигает стул. Все это время она улыбается и тихонько мурлычет себе под нос. Я сгораю от нетерпения. Ее любимый образ — «подавленность», но сегодня она какая-то чересчур бойкая. Может, у нее «передоз» диетической колы? Или она в пух и прах разбила оппозицию в «Весонаблюдателях»? Но тут мама стискивает пальцы, ее лицо искажается, и я с испугом замечаю в ее глазах слезы.

— Я сегодня разговаривала со своей внучкой, — дрожащим голосом говорит она.

— С Тарой? — изумленно спрашиваю я.

— А что, есть еще кто-то, о ком я до сих пор не знаю? — язвительно замечает мама.

— Ой, мам! — шепчу я. — И как? Что она тебе сказала?

Быстрым, хорошо отработанным движением мама поворачивает голову и принюхивается. После чего объявляет сухим и прозаичным тоном:

— Твой брат показал мне письма и открытки, что он получал все эти годы. И фотографии. Он держит их в буфете, у себя на кухне. Там был номер — куда звонить, — но я решила, что разумнее написать им. Сейчас не то, что раньше: письма в Австралию доходят довольно быстро. И сегодня Келли позвонила мне сама, — в 7 утра! — в пять вечера по их времени. Судя по всему, она как раз получила мое письмо. Я сразу догадалась, кто это. Мы… мы с ней проговорили семнадцать минут. Она — художница. У нее своя маленькая галерея. Очень любезная молодая женщина. А потом она позвала к телефону Тару, знаешь, в ней чувствуется такая же, точь-в-точь такая же энергия, как у Тони, когда он был в ее возрасте. Такая дружелюбная, жизнерадостная девочка, очень непосредственная и ужасно взрослая. Она обожает серфинг и компьютерные игры, — так она мне сказала. И только недавно рассталась со своим бойфрендом. Это в одиннадцать-то лет!

С интересом смотрю на маму и киваю, поощряя ее. Она улыбается.

— Тара хочет, чтобы я переслала ей по электронной почте свое фото. Если бы я еще знала, как это делается! В общем, я ей сказала, что сделаю и вышлю.

— Если хочешь, я тебе помогу. А что еще она говорила?

— Она хотела знать, идет ли у нас дождь. И должна ли она называть меня «бабуля». Свою другую бабушку она зовет «Элизабет». Представляешь?!

Если бы я не знала ее так хорошо, то непременно закричала бы: «Но что ты чувствовала? Как это? Разговаривать со своей внучкой впервые в жизни? Услышать ее голос? Как это, когда в первый раз тебя называют „бабуля“? Что ты почувствовала? Экстаз, раздражение, исступление, печаль, радость — что-нибудь?».

Но поскольку это моя мама, а я — это я, то я задаю совсем другой вопрос:

— А ты хочешь… ты собираешься как-нибудь увидеться с Тарой и Келли?

Откашлявшись, мама заявляет:

— Австралия отсюда довольно далеко, да и билеты весьма недешевые.

Использование слов «довольно» и «весьма» ясно говорит о том, что мама изучала стоимость и время перелета от Лондона до Сиднея примерно с 7:25 утра, и, таким образом, у нее было добрых четырнадцать часов, чтобы минимизировать в голове расходы и расстояние. На одну секунду — всего на одну дурацкую секунду — у меня возникает желание броситься на пол и разреветься.

Но поспешные мамины слова приводят меня в чувство: