Бегом на шпильках

Для меня сейчас было бы легче разделить ванну с пираньями, чем пререкаться с Бабс, и оправдания застревают в горле. Отваживаюсь взглянуть на нее из-под опущенных ресниц. На ней голубой спортивный костюм, надетый поверх черного свитера с высоким воротом: она сейчас напоминает полицейского, работающего под прикрытием. Не хватает только — слава тебе господи! — пистолета. Глубоко вздыхаю. Я не понимаю Бабс и не понимаю Энди. Ведь он же прекрасно знал, что Саймон собирается во всем сознаться в эти выходные. Надо имеет в высшей степени низкий IQ, чтобы не сообразить, зачем Бабс барабанит в дверь поздним воскресным вечером. Это же очевидно, как чирей на подбородке: либо она выбила из этого придурка Саймона всю правду об «этой шлюхе», либо Франни все ей выболтала. Почему же Энди не вступился за меня? Уж кто-кто, а он молчаливостью не отличается.

— Сделай, как я сказала, — приказыает Бабс. С этими словами она поднимается из-за стола и топает к двери.

Я суетливо семеню следом. В полном отчаянии кричу:

— Я только хотела отругать его за то, как он обращается с тобой! Он сам стал ко мне клеиться… — И чуть было не добавляю: «Но тот поцелуй, — он не был сексуальным; это были злость, обида и девять пинт».

Но Бабс останавливает меня второй сверхзвуковой пощечиной, треск которой эхом отдается в квартире, будто ружейный выстрел.

— Хватит, — сердито огрызается она, покуда я пытаюсь решить, падать мне в обморок от боли или нет. — Прощай, Натали. Желаю тебе получить все, чего ты заслуживаешь.

В полубессознательном состоянии я ковыляю обратно на кухню. Одна дверь открывается, зато другая тут же захлопывается прямо перед моим носом. Интересно, можно ли считать пожелание: «получить все, чего ты заслуживаешь» проклятием? Вряд ли это было сказано в повелительном наклонении. Что же мне теперь делать? Трижды обежать вокруг церкви или это лишь удвоит силу проклятия? На самом-то деле мне сейчас хочется броситься к банке с печеньем, — вот только проблема в том, что я расправилась с ее содержимым за 0,02 секунды во время вчерашнего ночного «разгула». Можно, конечно, сгонять на заправку. Бросаю взгляд на ключи от машины. «Нет. Нет. Нет. Ты не сделаешь этого, Натали. Просто почувствуй себя плохо, почувствуй свою негодность и не пытайся превратить ее во что-то другое, потому что будет еще хуже». Крепко вцепляюсь в сиденье стула, слезы катятся по лицу. Так долго терпеть, чтобы вон как разволноваться: и все из-за того, что опять пришла второй. Неужели оно всегда такое — это чувство победы?

Мысли уносятся в прошлое, сквозь шестнадцать лет нашей бесценной дружбы, и боль обжигает так сильно, словно Бабс уже нет в живых. Мне хочется выбить дверь в комнату Энди и разбудить его, как следует тряханув. Интересно, будет ли это так уж тяжело — отказаться от человека, который, вообще-то говоря, вовсе и не мой? Ой! А что до его сестры, то мне кажется, этого просто не может быть, но я ее потеряла, навсегда потеряла. Бабс — самый добрый, самый смелый, самый щедрый человек из всех, кого я знаю. Она всегда была рядом со мной. И никто не сможет ее заменить. Что же касается меня, то я — прямая противоположность Бабс. Я — эгоистка. Просто поразительно! Быть такой податливой — и одновременно такой ужасно, ужасно эгоистичной. Сидя на кухне, я безутешно ворошу пепел.

Она всегда боролась за меня, и я позволяла ей это. Бабс — борец, во всех смыслах этого слова. Я помню, как Мэтт впервые увидел ее. Он сказал тогда: «Я восхищаюсь тобой, Барб, но мне кажется, ты чокнутая. Когда я вижу пожар, то несусь вон из здания со всех ног. А ты, наоборот, рвешься в самое пекло!» Моя бывшая подруга — настоящий герой. Она и в самом деле герой. Причем спасение жизней — далеко не самый главный из ее подвигов. Два года, целых два года — ровно столько понадобилось ей, чтобы ее приняли в пожарные. И затем — приветственное слово командира: «Попробуй только с кем-нибудь переспать — вылетишь в два счета». Издевательства. Три года ребята из ее смены отказывались принять ее как «своего».

Целых три года — и ни одной жалобы с ее стороны. «Они даже не осознают это как издевательство, — терпеливо объясняла она своему отцу, который хотел поехать и разобраться с ними. — Они думают, что так и надо». С того самого дня, когда она в первый раз доложилась своему командиру: «Здравствуйте, я ваш новый рекрут», — а он рявкнул в ответ: «Хрен тебе! Никакой ты не мой, мать твою, новый рекрут!», — ни одного писка. Как говорится, она приняла все как настоящий мужчина. Правда, ей так и не дали никакого прозвища, поскольку никто с ней не разговаривал. Все сидели за общим столом и ужинали, совершенно игнорируя ее, а она глядела в стол и молчала. Они играли во дворе в лапту — она молча штудировала учебники. После чего ее вызывали в кабинет начальника, и тот орал на нее: «Ты даже не пытаешься стать членом команды!»