Бегство г-на Монда

На фоне моря, песка, солнца все казалось огромным, невыразимым словами. Г-н Монд распрямился и вырос, как кариатида, освободившаяся наконец от своей ноши. Он не жаловался. Не упрекал. Нм на кого не сердился. Просто теперь, когда все уже кончилось, он впервые позволил своей усталости вытекать из него так, как бегут по стеклам чуть мутные бороздки дождя, и чувствовал, как тело его обретает тепло и успокоение.

«Почему же ты было столь жестоко ко мне?» — хотелось ему ласково прошептать на ухо морю.

Он так старался, чтобы все было хорошо! Он женился в надежде иметь дом, детей: быть не сухим, а плодоносным деревом, но однажды утром жена ушла от него; он остался с мальчуганом в одной кроватке и дочуркой — в другой; ничего не понимая, ничего не зная, он бился головой об стену, а те, кого он спрашивал, смеялись над его наивностью; наконец, в ящиках стола он обнаружил гнусные рисунки, непристойные фотографии, чудовищные мерзости, открывшие ему, кем была та женщина, которую он считал целомудренной.

В глубине души он не сердился, а жалел ее: она ведь носила в себе демона. Чтобы дети не оставались одни, он женился снова.

Теперь все его тело облегченно потягивалось, и маленькие блестящие волны лизали песок рядом с ним; что если одна из них подберется к нему и станет его ласкать?

Он так Долго нес свой груз, что набрался сил. Как все это было уродливо: жена, дочь, сын… И деньги!.. Его деньги или их — он больше не знал, да и не хотел знать. Зачем? Теперь ведь все кончено, чего же еще?

По коридору кто-то шел. Шаги грубо проникали в Монда, пол злобно потрескивал, где-то открылась и хлопнула дверь, потом опять тревожная тишина; он чувствовал, что вблизи, лицом к лицу и меря друг друга глазами, стоят два человека и оба они на пороге трагедии.

— Нет!

Он провел рукой по лицу, лицо было сухое; потрогал подушку, однако мокрого пятна под подбородком не обнаружил. Ресницы пощипывало, но, скорее, от усталости, а может быть, и от угля, всю дорогу летевшего из трубы паровоза; вероятно, тело ломило тоже от долгой езды.

Кто сказал «нет»? Открыв глаза, Монд сел на постели, увидел тонкую полоску света под дверью соседней комнаты, комнаты марсельской гостиницы, название которой он забыл.

Человек, сказавший «нет», крупными шагами ходил взад-вперед по другую сторону стенки. Щелкнул замок чемодана.

— Жан!

— Я сказал «нет»!

— Жан! Умоляю тебя, выслушай. Позволь мне хотя бы объяснить.

— Нет!

Они пришли с улицы, из ночи. Движения мужчины были уверенными, решительными. Он, конечно, хватал из шкафа свои разбросанные вещи и запихивал их в чемодан. Женщина, конечно, цеплялась за него, потому что послышался глухой звук удара, затем стон. Мужчина оттолкнул ее, и она чуть не упала.

— Жан, пожалуйста…

Должно быть, она обезумела. Для нее тоже перестали существовать обычные условности повседневной жизни и уважения к человеку.

— Я сейчас все объясню. Клянусь…

— Шлюха!

— Да, шлюха. Ты прав, но…

— Ты что, всю гостиницу разбудить хочешь?

— Мне все равно. Будь здесь хоть сто человек, это не помешало бы мне ползать у тебя в ногах, просить прощения, умолять.

— Заткнись!

— Жан!

— Заткнись, слышишь!

— Поверь, я сделала это ненарочно.

— Нет, это я сделал нарочно!

— Мне надо было подышать воздухом.

— Мужика тебе надо было, и все тут.

— Неправда, Жан. Я три дня не выходила из комнаты, ухаживала за тобой, как…

— Скажи еще — как мать, потаскуха.

— Ты спал. Я вышла на минутку.

— Дерьмо!

— Ведь ты не уйдешь, правда? Не бросишь меня? Лучше сразу убей!

— Охотно бы это сделал.

— Так убей.

— Не стоит труда. Отвали. Пусти меня. Тебе что, не ясно?

Должно быть, он толкнул ее снова и она упала на пол; стало тихо, затем тоном уже не трагическим, а скорее заунывным и казавшимся почти пародийным она затянула вечное:

— Жа-а-а-н!

— Хватит распускать нюни!

— Я жить без тебя не могу.

— Вот и подыхай!

— Как ты можешь говорить такое? Как ты мог забыть…

— Что забыть? То, что ты сделала для меня, или то, что я сделал для тебя? Отвечай! А лучше молчи! Куда, черт побери, ты засунула мои рубашки?

И нормальным голосом, как говорят артисты во время антракта, она отозвалась:

— Три отдала в стирку. Остальные на верхней полке в шкафу, в ванной…

Потом снова взяла прежний тон:

— Жан…

Он не пытался разнообразить свой слог:

— Дерьмо!

— Что ты собираешься делать?

— Тебя это не касается.

— Клянусь, с тех пор как мы познакомились, до меня не дотрагивался ни один мужчина.

— Кроме того, с которым ты выходила из дансинга, когда я пришел.

— Я только попросила его проводить меня до гостиницы. Я боялась… Он расхохотался. — Лучше не придумаешь.

— Не смейся, Жан. Уйдешь — завтра же сам раскаешься.

— Угрожаешь?

Угрожал-то он. Больше чем угрожал, потому что последовал тяжелый удар, видимо кулаком, потом тишина и стон:

— Ты ничего не понял. Это я… А в общем, нет. Лучше покончить с этим сразу.

— Как хочешь.

Шаги. Хлопнула дверь. Но не та, что вела в коридор, а дверь ванной. В стакан полилась вода.

— Что ты делаешь?

Женщина не ответила. Мужчина тяжело дышал. Должно быть, пытался закрыть набитый доверху чемодан. Потом обошел комнату, чтобы убедиться, не забыл ли что-нибудь.