Бегство г-на Монда

Чувствуя себя неловко за столиком с пустой кружкой, г-н Монд подозвал официанта, снова заказал пива. Она же задержала официанта и спросила:

— Когда уходит поезд на Ниццу?

— Сейчас принесу расписание.

Она передала его г-ну Монду, и тот нашел два поезда: один, скорый, уходил из Марселя в семь, другой, девятичасовой, останавливался на каждой станции.

— Вы не находите, что здесь уныло?

Тишина угнетала, зал казался пустым, словно между редкими посетителями было слишком много воздуха; каждый звук слышался отдельно от других, приобретал огромное значение — и восклицания картежников, и удары шаров, и сухие щелчки шкафчика для тряпок, то открываемого, то закрываемого официантом. Зажигались лампы, и от этого становилось несколько легче, но тогда, в сумерках, возникало тягостное серо-пепельное зрелище улицы, забавное шествие мужчин, женщин, детей; незнакомые друг с другом, они шли быстро или медленно, задевая, обгоняя соседей, направляясь Бог знает куда, а может, и никуда, а пузатые автобусы, битком набитые людьми, увозили свой груз по всем направлениям.

— Вы позволите?

Официант позади них задергивал на медной штанге плотные шторы из красного мольтона, одним-единственным движением сводя на нет внешний мир.

Глядя на свой бокал с пивом, г-н Монд вздохнул. Он увидел стиснувшие сумочку руки своей спутницы. И ему пришлось как бы проделать огромный путь во времени и пространстве, чтобы найти самые простые, самые глупые слова, которые, когда он их наконец произнес, растаяли в банальности обстановки:

— Мы можем сесть на девятичасовой.

Жюли ничего не ответила, но осталась сидеть; пальцы ее на сумочке из крокодиловой кожи разжались. Она закурила новую сигарету, а позже, около семи, часа аперитивов, когда пивную заполнили посетители, они вышли, серьезные и мрачные, как обычная супружеская пара.

Глава 5

Иногда он хмурился. Его светлые глаза становились неподвижными. И только они выдавали тревогу; однако в такие моменты он терял почву под ногами и даже мог бы, не сохраняй он к себе известного уважения, потрогать лакированные перегородки, чтобы убедиться, что они доподлинно существуют.

Он снова был в поезде, где стоял особый запах — запах ночных поездов.

В четырех купе вагона второго класса шторы были задернуты, свет выключен, и когда г-н Монд в поисках места наудачу открывал дверцы, он беспокоил спавших людей.

Он стоял в коридоре, прислонясь к перегородке с номером на эмалированной табличке. Он поднял шторы, окно было темное, холодное, липкое; изредка мелькали огни небольших вокзалов побережья, и по чистой случайности их вагон всегда останавливался у фонарей с буквами «М» и «Ж».

Норбер курил. Он сознавал, что курит сигарету, держит ее в пальцах, выпускает изо рта дым — как раз это и сбивало его с толку, вызывало головокружение; он сознавал, он постоянно видел себя без зеркала, перехватывал какой-нибудь собственный жест, какую-нибудь позу и был почти уверен, что узнает их.

Однако, как он ни рылся в своей памяти, в подобной ситуации он еще не оказывался. Без усов! В поношенном готовом костюме!

Так тянулось до этого машинального движения… Он чуть повернул голову: в углу купе Жюли, прикрыв глаза, казалось, спала, хотя порой, глядя в пространство, словно размышляла о чем-то важном.

Жюли тоже являлась частью его воспоминаний. Он нисколько не удивился, увидев ее здесь. Он узнавал ее. Боролся с собой, отказываясь думать о предыдущей жизни.

Но вот уже много раз, он был в этом уверен, он давал себе слово утром все записать, но так и не собрался, — во всяком случае, раза три-четыре, никак не меньше, ему снился один и тот же сон: он плывет в лодке-плоскодонке, гребет длинными тяжелыми веслами, а вокруг пейзаж, который он, даже спросонья, даже на расстоянии помнит до мельчайших подробностей, пейзаж, которого он никогда не видел в своей жизни — зеленоватые лагуны, голубовато-фиолетовые холмы, какие бывают на полотнах старых итальянских мастеров.

Всякий раз, когда ему снился этот сон, он, узнавая местность, испытывал удовольствие, словно вернулся в знакомые края.

Но в поезде, при Жюли такое не представлялось возможным. Норбер был спокоен. Он рассуждал. Речь шла о сцене, которую он часто видел в исполнении других актеров и теперь страстно хотел пережить сам.

Вот почему он то и дело поворачивался к купе лицом, на котором читалось удовлетворение, когда он видел спящую спутницу…

Отсюда же вопросительный жест женщины, вздернувшей подбородок, когда поезд шумно въехал в вокзал побольше и новые пассажиры бросились брать вагон приступом! Жест означал: «Где это мы?»

Поскольку застекленная дверь была закрыта, Монд произнес, чеканя слоги так, чтобы она прочитала по губам:

— Тулон…

И повторил:

— Ту-лон… Ту-лон…

Она не поняла, знаками пригласив его в купе и указав на свободное место рядом; он вошел, сел, и голос его вновь обрел звучность:

— Тулон.

Она достала из сумочки сигарету.

— Дай прикурить.

Она впервые обращалась к нему на «ты», потому что, безусловно, тоже перешагнула определенный барьер.

— Спасибо… По-моему, лучше ехать в Ниццу.