Бегство охотника

— Посмотри-ка, — произнес он, поднимая тушку гордиты. Лишенная шкурки, плоть ее была нежной, розовой, как сырой тунец. Маннек придвинулся ближе — как и надеялся Рамон, взгляд его сосредоточился на куске мяса в левой руке Рамона, оставив без внимания нож в правой. Головокружительная жажда насилия захлестнула его — как тогда, в переулке за баром в Диеготауне. Чудища не знали, что это существо, которого они поймали, тоже умеет быть монстром! Он выждал, пока Маннек чуть повернет голову набок, чтобы лучше разглядеть гордиту, выставив желтую, покрытую черными пятнами кожу на горле, и тогда он ударил…

Он лежал на спине, глядя в фиолетовое небо. Мышцы живота свело мучительной болью, и он глотал воздух жадно, маленькими глотками. Боль ударила его с силой каменного великанского кулака, расплющила и отшвырнула в сторону. Все произошло слишком быстро, он даже не помнил, что, собственно, произошло, но тело до сих пор болело и дергалось от потрясения. Нож он уронил. Вот дурак, подумал он.

— Интересно, — произнес Маннек. — Зачем ты сделал это. Я не представляю для тебя опасности, поэтому тебе нет необходимости защищаться. Я не гожусь тебе в пищу, поэтому тебе не нужно убивать меня для пропитания. Ты не объявлял мне войны. Я не ходил в этот ваш бар, и денег у меня нет. Я не трахал твоей жены. И тем не менее ты выказываешь побуждение убивать. Какова природа этого побуждения?

Рамон рассмеялся бы, если б мог; все это было слишком смешно, слишком трагично, хоть и достойно его отчаянной вспышки. Он заставил себя сесть. Руки и грудь его перепачкались в крови — оказывается, он катался по освежеванной тушке гордиты.

— Ты… — выдавил из себя Рамон. — Ты знал.

Перья на голове у Маннека вздыбились и снова опали. Непроницаемый оранжевый огонь его глаз чуть померк в мягком свете, просачивавшемся сквозь купол леса.

— Сахаил участвует в твоем течении, — ответил тот. — Он не позволяет твоих действий, вмешивающихся в твой таткройд. Ты не можешь причинить мне вреда никаким образом.

— Получается, ты можешь читать мои мысли.

— Сахаил способен предотвращать действия, представляющие собой ойбр прежде, чем эти действия случатся. Я не понимаю, что значит «читать мысли».

— Ты знаешь, о чем я думаю! Ты знаешь, что я собираюсь делать, прежде, чем я сделаю это.

— Нет. Пить из первых побуждений означает нарушить течение и воздействовать на твою функцию. Только когда твои намерения выражают ойбр, тебя поправляют.

Рамон вытер глаза тыльной стороной руки.

— Значит, ты не можешь сказать, что я думаю, но можешь сказать, что я собираюсь делать?

Маннек молча смотрел на него.

— Каждое движение есть каскад от намерения до действия. Сахаил пьет из верхней части каскада. Намерение действовать предшествует действию, поэтому ты не способен действовать прежде, чем я узнаю о действии, которое ты намерен совершить. Попытки причинить мне вред не могут быть завершены и будут наказываться. Ты действительно примитивен, если не знаешь этого. — Маннек склонил голову набок и всмотрелся в него еще более пристально. — Прошу тебя, вернемся к моему вопросу. Какова природа этого твоего побуждения? Почему ты желал убить меня?

— Потому что человеку положено быть свободным, — прохрипел Рамон, вяло пытаясь оторвать от горла толстый мясистый поводок. — Ты удерживаешь меня в плену!

Инопланетянин склонил голову на другую сторону, словно слова эти ничего для него не значили и буквально прошли мимо его ушей. Маннек легко поднял его и поставил на ноги. К стыду и унижению Рамона, инопланетянин поднял нож и осторожно вложил его ему в руку.

— Продолжай функцию, — сказал Маннек. — Ты резал труп маленького животного.

Рамон медленно поворачивал серебряный цилиндр, качая головой. Его унизили, выбили почву из-под ног. Шансов одолеть эту тварь у него было не больше, чем у новорожденного ребенка в поединке с отцом. Он представлял собой для инопланетянина столь ничтожную угрозу, что тот совершенно беззаботно вручал ему в руки оружие. Рамон испытывал острое желание вонзить этот чертов нож себе в грудь и покончить с унижением, но подавил эту мысль прежде, чем сахаил отреагировал на нее наказанием.

С помощью ножа он заострил еще одну палку, нанизал на нее маленькие тушки и принялся жарить их на костре. Поначалу Рамон держал гордиту и кузнечиков довольно далеко от огня, чтобы они жарились как можно медленнее, но по мере того, как запах мяса щекотал ему ноздри, заставляя рот наполняться слюной, он опускал их все ниже.

Сухое жилистое мясо оказалось вкуснее, чем ему запомнилось — солоноватое, чуть пряное. Обглодав маленькие тушки до тонких желтых костей, он вытер руки о плащ и встал.

— Пошли. Мне нужно найти воду.

— Обожженной плоти недостаточно?

Рамон сплюнул.

— Без еды я могу прожить больше недели, — ответил он. — Оставь меня без воды, и я умру через пару дней.