Бегство от свободы

Мы уже говорили о том, что садомазохистские побуждения следует отличать от разрушительности, хотя они по большей части переплетаются друг с другом. Разрушительность отличается тем, что ее целью является не активный или пассивный симбиоз, а уничтожение объекта. Однако она тоже коренится в невыносимости личного бессилия и изоляции. Я могу избавиться от чувства своего бессилия по сравнению с внешним миром, уничтожив его. Несомненно, если я преуспею в разрушении, я останусь в одиночестве, однако это великолепная изоляция, в которой я не могу быть сокрушен непреодолимой силой объектов вне меня. Уничтожение мира есть последняя отчаянная попытка спастись от того, чтобы быть им раздавленным. Целью садизма является поглощение объекта; целью разрушительности – его уничтожение. Садизм стремится придать силы одинокому индивиду благодаря доминированию над другими, а разрушительность – благодаря отсутствию какой-либо угрозы извне.

Каждый, кто наблюдает за личными отношениями в нашем обществе, не может не поражаться разрушительности, которая обнаруживается повсюду. По большей части она не осознается как таковая, а рационализируется различными способами. Действительно, нет практически ничего, что не использовалось как рационализация разрушительности. Любовь, долг, совесть, патриотизм и раньше, и теперь используются для маскировки стремления уничтожить других или себя. Впрочем, нужно различать два вида разрушительных тенденций. Одни из них порождаются специфической ситуацией как реакция на нападение на свою жизнь и целостность или жизнь и целостность других или идеи, с которыми человек себя идентифицирует. Такой вид разрушительности естественен и сопутствует утверждению жизни.

Разрушительность, которую мы обсуждаем, не является этой рациональной – или можно назвать ее «реактивной» – враждебностью; имеется в виду постоянно существующая тенденция в личности человека, только и ожидающая, так сказать, возможности проявиться. Если для этого нет объективной «причины», такого человека мы называем психически или эмоционально больным (хотя сам он обычно создает какую-то рационализацию). В большинстве случаев разрушительные импульсы, впрочем, рационализируются в такой форме, что по крайней мере несколько человек или целая социальная группа разделяют такую рационализацию и таким образом делают ее «реалистичной» для членов этой группы. Однако объекты иррациональной разрушительности и конкретные причины их выбора имеют только второстепенное значение: разрушительные импульсы – это страсть, и они всегда добиваются успеха в поиске того или иного объекта. Если по какой-то причине другие люди не могут стать объектом личной разрушительности, объектом с легкостью становится сам индивид. Когда это происходит в выраженной степени, часто результатом бывает физическая болезнь или даже попытка самоубийства.

Мы полагаем, что разрушительность – это бегство от невыносимого чувства бессилия, поскольку ее цель – устранение всех объектов, с которыми индивид должен себя сравнивать. Однако, имея в виду, какую чрезвычайную роль играют разрушительные тенденции в человеческом поведении, такая интерпретация не представляется достаточным объяснением; сами условия изоляции и бессилия порождают два другие источника разрушительности: тревогу и отвержение жизни. Относительно роли тревоги много говорить не нужно. Любая угроза жизненным интересам (материальным или эмоциональным) вызывает тревогу, а разрушительные тенденции – самая обычная реакция на нее. Угроза в определенной ситуации может быть приписана конкретным личностям; в таком случае и разрушительность вызывают эти люди. Это также может быть постоянная – хотя не обязательно осознанная – тревога, порождаемая столь же постоянным чувством угрозы со стороны внешнего мира. Этот вид постоянной тревоги происходит из положения изолированного и бессильного индивида и является еще одним источником развивающейся в нем разрушительности.

Другим важным исходом той же базовой ситуации является то, что я назвал отвержением жизни. Изолированный и бессильный индивид лишен возможности реализовать свои чувственные, эмоциональные и интеллектуальные способности. Он лишен внутренней уверенности и спонтанности, являющихся условиями такой реализации. Внутренняя блокировка усиливается культурными табу на удовольствия и счастье, которые имеют место в религии и нравах среднего класса со времен Реформации. В наше время внешние табу почти исчезли, но внутренние препятствия остаются сильными, несмотря на осознанное одобрение чувственных удовольствий.

Проблема отношения между отвержением жизни и разрушительностью рассматривалась Фрейдом; обсуждая его теорию, мы сможем представить некоторые собственные предположения.