Бегство от свободы

С помощью рассмотренных нами механизмов индивид преодолевает пронизывающее его чувство собственной незначительности по сравнению с подавляющей силой внешнего мира или отказом от собственной целостности, или разрушительностью по отношению к другим, чтобы мир перестал быть угрожающим.

Другими механизмами бегства являются настолько полный уход от мира, что он перестает представлять угрозу (такую картину мы наблюдаем при некоторых психозах), и такое психологическое возвеличение себя, что внешний мир представляется маленьким по сравнению с собственной личностью. Хотя эти механизмы бегства важны для психологии индивида, для культуры общества они не представляют большого интереса, и я поэтому не буду их здесь обсуждать. Вместо этого обратимся к другому механизму бегства, имеющему величайшее общественное значение.

Это тот специфический механизм, который является решением для большинства нормальных индивидов в современном обществе. Коротко говоря, человек перестает быть собой; он полностью принимает тип личности, предлагаемый ему культурными паттернами; таким образом, он делается в точности таким же, как все остальные, что от него и ожидается. Разрыв между «я» и миром исчезает, а вместе с ним и осознанный страх одиночества и бессилия. Этот механизм может быть сравним с защитной окраской, которую принимают некоторые животные. Они настолько сливаются со своим окружением, что делаются почти неразличимы с ним. Индивид, который отказывается от своей индивидуальности и становится автоматом, идентичным с миллионами других автоматов вокруг, больше не должен чувствовать себя одиноким и встревоженным. Однако цена, которую он за это платит, высока: это потеря себя.

Предположение, что «нормальный» путь преодоления одиночества – превращение в автомат, противоречит одной из самых распространенных идей, касающихся человека в нашей культуре. Считается, что большинство из нас – индивиды, свободные думать, чувствовать и действовать, как пожелают. Несомненно, это не только общепринятый взгляд на современный индивидуализм; каждый человек искренне верит в то, что он – это «он» и что его мысли, чувства, желания – именно «его». Однако хотя среди нас и имеются настоящие личности, такая вера – чаще всего иллюзия, и притом опасная, поскольку препятствует устранению тех условий, которые определяют такое положение вещей.

Здесь мы имеем дело с одной из наиболее фундаментальных проблем психологии, продемонстрировать которую проще всего серией вопросов. Что такое личность? Какова природа тех действий, которые создают только иллюзию того, будто это собственные действия человека? Что такое спонтанность? Что такое самостоятельный психический акт? Наконец, какое отношение все это имеет к свободе? В этой главе мы постараемся показать, как чувства и мысли могут быть вызваны воздействием извне и тем не менее субъективно восприниматься как собственные, и как собственные чувства и мысли могут быть подавлены и таким образом перестать быть частью «я». Обсуждение поднятых здесь вопросов будет продолжено в главе «Свобода и демократия».

Начнем обсуждение с анализа значения опыта, которое вкладывается в выражения «я чувствую», «я думаю», «я желаю». Когда мы говорим «я думаю», это представляется ясным и недвусмысленным утверждением. Единственный вопрос, который в связи с этим возникает, это «правильно ли то, что я думаю», а вовсе не «я или не я так думаю». Однако одна конкретная экспериментальная ситуация сразу же показывает, что ответ на этот вопрос не обязательно таков, каким считается. Давайте побываем на сеансе гипноза. Субъект A под воздействием гипнотизера B погружается в гипнотический сон; тот внушает ему, что после пробуждения из гипнотического сна он пожелает прочесть рукопись, которую он будет считать принесенной с собой; субъект A начнет искать рукопись, не найдет и решит, что другой субъект, C, украл ее, и очень рассердится на C. Гипнотизер также скажет субъекту A, что он забудет о том, что это было внушение во время гипнотического сна. Необходимо добавить, что C – человек, в отношении которого A никогда не испытывал гнева и в соответствии с обстоятельствами не имел для этого причины; более того, никакой рукописи на самом деле A с собой не приносил.