Бегство со Светлого берега

— Держу пари, с этим тебе не справиться, — сказала она, доставая сборник «Премированных произведений авангарда», и, поднявшись со стула, прошла на веранду, где, как я могла услышать, вылила остатки воды в чайник и проследовала с ведрами в ночную тьму. Чайник, я знаю, поставлен на электрическую плитку, и уже пора расстелить клетчатую скатерть и достать чайный сервиз. Но стол полностью занят пишущей машинкой и работой в разгаре, поэтому мне приходится перенести книги и бумаги со стола на кровать. Славные запахи свежего хлеба и нарезанной ветчины наполняют комнату, и в первый раз с тех пор, как мы с Наташей начали раскрывать и закрывать книги, зашевелился Тяпа.

Будь дела как угодно срочными, Наташа никогда не позволит им испортить удовольствие от чаепития, и небогатый запас семейных новостей она тратит с такой медлительностью, словно с каждой минутой не близится ночь. Оказывается, Антон освоил замечательную технику ползания, его родные ничего подобного никогда не видели; Вадим а) получив полуобещание, что ему дадут перевод книги по геофизике и б) поборов искушение купить новые лыжи, чувствует себя богатым и добродетельным; Катенька обрезала волосы, и они выглядят еще курчавее, чем прежде. Но каждое сказанное слово отсылает нас опять к литературе. Разговор об Антошке напоминает о ребенке, который ползал так премило, что его тетушка едва ли не завидовала, потому что никто из ее детей не ползал так хорошо, и все потому, хотя Толстой и не говорит об этом категорично, что Анна Каренина взяла английскую няню! А Вадим своим примитивным оптимизмом не напоминает ли чуточку мистера Микобера[84] и еще больше напоминает отказом купить новые лыжи Ричарда Карстона[85], который делал деньги на том, что не нанимал кэб? Даже обрезанные локоны Катеньки напоминают нам о Мэгги Тулливер[86] — но когда же Катенька не напоминала нам Мэгги Тулливер?

У меня тоже есть много тем для разговоров, но все они касаются персонажей из книг (муж Наташи говорит, что мы с ней постоянно сплетничаем о гувернантках восемнадцатого века и дочерях священников века девятнадцатого). Я знаю, Наташа с удовольствием выслушает, как мисс Тэлбот[87] опрокинулась из лодки в Темзу поблизости от Твикенхэма вместе с Хорасом Уолполом[88]. Бедное дитя! Это, кажется, единственное событие, случившееся в ее жизни, она даже не закончила ни одной из своих книг, и эта назойливая миссис Элизабет Картер[89] «издала» их и заполучила все деньги и бо́льшую часть славы после кончины мисс Тэлбот.

Наступает время, когда Наташе начинает казаться, что у нее дома уже волнуются; тогда она встает и оглядывает маленькую комнату, разоренный стол с ужином, всклокоченную постель и хаотично выглядящий (но на самом деле вовсе не хаотический) письменный стол.

— Я только… — говорит Наташа, нагибаясь, чтобы поднять обрывки тесьмы и бумаги. Прежде чем уйти, она бросает полный сомнения взгляд на мой письменный стол; каким-то образом он напоминает ей сцену из последней главы «Алисы в Стране Чудес». В ее глазах он выглядит так, словно все бумаги в любое мгновение готовы взлететь на воздух.

— Они выжидают, пока я засну, — говорю я, — а наутро одна из страниц исчезнет навсегда.

Как многие, если не большинство, я всегда готова отложить старую книгу ради новой; и Эм с удивлением увидела, как, оставив «Роксану», я набросилась на случайный номер «Ридерс Дайджест», который, по ее мнению, должна бы отбросить прочь с глаз своих. Но не из одного лишь легкомыслия я отказалась от «Миддлмарч» и «Даниэля Деронды», положила Пеписа на письменный стол, а «Читателя авангарда» на столик возле кровати. Я в самом деле испытываю любопытство к этим новым молодым писателям и стыжусь своей невосприимчивости к их творчеству. Но Наташа была права: я застревала почти в каждом рассказе. Весь авангард был пропитан стариной, заставляя испытывать известную иллюзию déjà lu[90]. Но один рассказ кончался фразой, которая одновременно тронула и ободрила меня: «Боже, ты неоспоримо был со мной, когда я старался». Я вылезла из теплой постели, чтобы взглянуть в словаре на это «неоспоримо», прежде чем перечесть рассказ более внимательно на тот случай, если что-нибудь пропустила. Но больше там ничего не было.