Бегство талой воды (СИ)

Присяду сюда. Спрячусь за урну. Поменьше народу. Иногда меня просто несет в толпу. Магнитит. Их электрическое поле разряжается в меня. Я не могу убежать, даже если бы захотел. Сколько это все длится по времени? Неделя? Месяц? Не больше месяца. Легенды по городу: видение было, молния ударила... Нет, все проще! Смерть подошла, тронула железом сердце, и открылось... Ник зовет оттуда: Стас! Стас! Но мне ему не помочь. Ему уже не помочь. Черная грохочущая, хохочущая дыра... Наша черная "волга" остановилась у бойлерной. Чего забыл здесь этот мальчишка? Что его сюда принесло? Ник достал из бардачка коробку конфет и уронил фужер. Мы оба были уже в лоск. На заднем сиденье спала какая-то шалашовка. Мальчик, хочешь конфет? Ник показал коробку, открыл дверцу. Зашли в бойлерную, там работал его приятель. Приятеля послали за водкой. Глаза мальчика кричат. В них словно битое стекло. Черный провал. И снова водка, хохот. Я высовываю из манжета рубашки копыто. Все хохочут. Всем смешно. Задираю штанину, показываю шерсть: хохот. И вот на машине по городу. Уже поздний вечер, ночь. Выезжаем за город. К какой-то родне Ника: гулять так гулять! Ник - железо! Ни водка, ни усталость не берут. Ночь, ветер в открытые окна машины, звезды барахтаются в пыли. Сбоку несется поезд. Кто кого! И вот мы уже на переезде, который без фонаря и звонка. Мы летим. И поезд летит. И вот уже Ник летит в пространстве между вагонами, а шалашовка впрессована между багажником и крышей. А меня вертит неведомое и неодолимое. (Рис. 26) Кажется, это длится несколько часов. Я успеваю вернуться к маме, стать ребенком, схватить ее за руки: мама, мама! спаси меня! помоги мне! я уже слеп и мертв, но помоги мне! я чудовище, но я не всегда же был таким! помоги мне стать прежним! еще раз - последний - прости меня, зачеркни меня этого, оставь играющего у твоих ног! мама! мама! не вижу ни одного доброго шага, ни одного дня в чистоте - все скверна и мерзость! освободи меня от моей жизни, научи, как убить и забыть свое вчера! мама! отмой меня, отмоли меня! любой ценой дай мне чистоту детского сердца!.. Она - мама - как пар и свет. Она плачет. Проси Его! - и смотрит вверх. И я успеваю взглянуть. Ослепительное всё. Господи! - кричу со дна Мариинской впадины, сквозь толщу океанов. - Спаси меня!.. Ник упал между грохочущими вагонами, я летел следом, но смерть не острием, а плоскостью подставила косу и вышвырнула меня под откос. Через какое-то время поезд остановился, кто-то дернул стоп-кран. Мужчина в форме железнодорожника, видимо, из поездной бригады, неторопливо вытряхнул стекло бутылок из моего большого портфеля и собирал в него Ника. На него кричали, чтобы оставил, как есть, что будут следователи и милиция, что поезд пора отправлять. В суматохе я скрылся в кустах и по тропинке пошел в обратном направлении. Снял пиджак, снял брюки, снял рубашку, снял майку и плавки и вычеркнул себя из жизни. Дикий шиповник рвал кожу шипами, комары легли на плечи и спину, как шуба. Двадцать или тридцать километров. Домой пришел днем. Город вскипал за мной и кровоточил, как тело, по которому провели ножом. Сначала следом мотоцикл, потом милицейская машина. Две машины. Они пытались остановить меня, схватить, но скользили руками в сантиметре от меня как по стеклу. Набрасывали сеть, но она падала все мимо. Тогда они поняли, что я уже не их, не в их власти, и отозвали милицию. Нельзя, чтобы народ видел их бессилие. Открыла жена. Она уже собралась выходить, она по последнему журналу снарядилась в учебное заведение и ее оранжевая копна, скрывающая седину, пылала, как шутиха. Она закричала так, что лопнула нитка красных бус на ее шее. И они сверкающими каплями алого ужаса запрыгали по прихожей. Верно, я уже тогда был страшен. Первое, что я увидел, была телеграмма из деревни. Она лежала на столике трюмо. Ленты телеграммы наклеены на голубоватый стальной прямоугольник, похожий на огромную опасную бритву. Значит, сейчас телеграммы стали такими, подумал я, ничему не удивляясь. Я взял телеграмму: срочно выезжайте утонул андрюша дед. Жена продолжала визжать. Я затолкал ее в ванную. Потом внимательно осмотрел телеграмму и убедился в ее пригодности. Сел на пол и с огромным напряжением, превозмогая боль, срезал часть кожи с шерстью, потом откромсал копыта вместе с мясом. Остались культи, на которых ковылять, пока не сдохну. Так одним махом я укоротил козла. Хорошо, не было старшего. Я бы не смог ничего объяснить. Останусь для него навсегда партийным боссом, идеологическим зазывалой. Не надо ни снисхождения, ни прощения, ни жалости. Через несколько часов обдеру козью морду о кирпичи домов, бетонные панели. И он не сможет меня узнать, даже если захочет. Я вышел из жизни. Я стал ее обочиной, свалкой. И в то же время чувствую ужасающую связь с городом. Я чувствую, что существую в противовес городу. Гашу его отрыжку, астму и злобу. Громоотвод. Но я из слабого материала, недолговечного. Коррозия точит меня. Тысячи болей и бед растаскивают меня, как термиты. Они находят меня, как пар находит отверстие, а молния - металлический шест. Я пытаюсь искупить и стереть свое, только свое, а если при этом перепадает и чужое - пусть будет так! Потом будут говорить, что я спасаю город от гибели, что с моей смертью придет и его смерть. Это не так! Просто я решился уйти от них, будучи одним из них. Они этого не прощают. И наваливаются, как могут. Теперь я понимаю, что город создан таким специально. Они знают, что делают. Они соединили ложь, насилие, подлость, богохульство, предательство, эгоизм и прочую тьму тем вселенски мерзостей в одном месте - в городе. Днем город - это давильня, где из движущейся человеческой массы выдавливают дух, выпивают душу. Ночью - это залив, кишащий акулами, которые охотятся на святость и чистоту. В любом случае город - это капкан, который для многих уже захлопнулся.