Бегство (Ветка Палестины - 3)

Признаться, достал меня этот "научный" антисемитизм. Как ножом пырнули, - болит рана, кровоточит. Знаменитый Гершензон издавал до революции "Пропилеи" - сборники о русской культуре, о ее ценностях. Розанов отозвался о них так: "Очень трогательна эта любовь к русской культуре, к народу. Но они любят "пропилеи" - ворота, культуру в идеальном, очищенном виде. Только русский может увидеть Россию со всей ее мерзостью". Что ж, в этом есть какая-то правда. Я не могу сказать, что люблю Россию со всей ее мерзостью это удел Розанова, который в дни процесса Бейлиса писал поочередно статьи и в защиту Бейлиса, и, под псевдонимом, - в осуждение. Но ведь именно такая Россия выступила сейчас вперед и нет удержу любимой Розанову мерзости... Я уехал от той России, Дов. Бог с ней! - Эли бросил курить еще в Москве, дымил редко, а тут сам попросил вдруг сигарету, затянулся, покашлял. Раздавив окурок, продолжил: - Признаюсь, было у меня и смутное, ни на чем не основанное представление, что в Израиле я смогу быть самим собой и Галия найдет себя... Увы, это такой же миф, как слова моего приятеля кораблестроителя, который кричал мне по телефону с восторгом: "Ты не представляешь, как нужны Израилю корабелы. На работу нас везут прямо с аэродрома!" Он уже в Америке, мой бедный корабел, а мне ехать некуда. Я даже не корабел... Мы выдумали эту страну, Дов, как, в свое время, Александр Твардовский выдумал страну Муравию. Попал Александр Трифонович в капкан, потерял там отца-мать, и, чтоб выжить-выскочить, сочинил...

Долго молчали. Наконец, Дов заговорил:

- А ежели тебе порвать со второй древнейшей профессией, Элиезер? Ты талантливый журналист, критик литературы. Пиши для себя, для журналов. А хлеб насущный... Я тебя возьму в свою фирму. Техником, нормировщиком,

кассиром,- придумаем что-нибудь.

- Спасибо, Дов. Тронут. Но стоило ли для этого уезжать так далеко? Я все еще надеюсь состояться. К тому же, вот, - Эли улыбнулся, - расстелю Ёнчику персидский ковер. Помогу встать на ноги, дай бог, отправлю в Гарвард... Одно беспокоит, не успею при жизни выкупить свой дворец. Повешу на Ёнчика здоровую каменюку. Будь коттедж вдвое дешевле, комнаты на три-четыре...

- Давай так и сделаем! - горячо перебил его Дов. - Располовиним. Я вступаю в пай... - И он принялся рассказывать о болезни Курта и о своем плане.

... - Элиезер, будь запевалой! Начни в своем еженедельнике кампанию: "Деньги в шапку для Курта, питомца Корчака!" Благородное дело! Может, вытащим Курта из больницы. Возьмешь себе один этаж, ему другой. Как раз по три комнаты. Сделаю два входа. Здесь не соберем денег, в Штатах объявим. В крайнем случае, добавлю... Только начни так, чтоб подействовало. Автора найди упорного, страстного...

- Искать не надо - Сашу попросим. Кстати, где он? Три недели подряд звоню в гостиницу, в ешиву, оставляю для него записки. Не отвечает.

- Сашок в Москву улетел. Ты что, не слыхал? С месяц.

- Ку-да?! Да его там загребут!

- Звонил из аэропорта, веселенький. Говорит, лечу жениться...

Глава 5 (28).

РУБИКОН ПЕРЕЙДЕН.

Май был жарким, а кондиционер Софочка включать опасалась: беременная продавщица из "маколета" сказала, что вибрация воздуха плохо действует на дите. Скорее всего, это было выдумкой, но спрашивать у Дова не хотелось: засмеет! Дите всё чаще поддавало пяточками под сердцем, стало ее жизнью, а себя Софочка берегла. Это тоже было ощущением необычным. Всего год назад Софочка считала себя чем-то вроде сорной травы. Вымахала выше всех - людям на раздраженье. Даже отец, случалось, обзывал ее "пустельгой" и "Коломенской верстой". Ныне все изменилось сказочно. Дов по ней скучал, звонил отовсюду, подсмеиваясь над собой, что у него снова из-за нее "мерихлюндия". Как-то полдня она просидела во дворе, на солнышке и к телефону не подходила. "Мерихлюндия" довела его тогда до того, что примчался посередине дня, увидел, она дома и сразу повеселел.

О Саше и говорить нечего, готов жениться. А уж когда стукнули под сердцем пяточки...

Но спокойной, как весеннее тепло радости почему-то не было. Однажды прорвалась и неудовлетворенность, о которой не думала. Сидела на диване, рядом с Довом. Только что подключили новый телевизор с огромным, как в кино, экраном. Дов сказал, что будет какая-то "Алайла!", стоит посмотреть. Оказалось, "Алайла" - это прямая передача из телестудии Иерусалима. Безо всякой цензуры. Собрали русских олим, задают вопросы - шум, как на базаре. Парень со злым лицом кричал краснощекому ведущему, который глядел на всех с неподвижной, как у балетного танцора, улыбкой, что бы вокруг ни голосили: Бьют и бьют по башке: "Страна маленькая, маленькая, маленькая", выталкивают отовсюду!

"Вобьют тебя, как гвоздь, до шляпки. Маленьким и будешь", подумала Софа.

Ведущий с профессионально-взволнованным напором дважды восклицал: "Ихие беседер!" ("Будет хорошо!"). Кто-то в глубине кадра встал, направился к выходу. Пригляделись. Высокая и очень худая женщина в белой блузке. Она была уж у дверей, когда её лицо укрупнили, и оно выплыло вперед - гордое, с чуть подрисованными бровями.