Бегство (Ветка Палестины - 3)

Профессор Шор принялся живо повествовать об их проекте, впервые в Израиле совместившим и жилье, и работу, - на третьей минуте его перебили. Такое у меня ощущение, будто я дискутирую с осьминогом, - возмущался Аврамий. - Одну осьминожью ноту вижу и полемизирую с ней, а он обвил меня сзади седьмой, отвратительно-скользкой, с присосками, и - вон...

Четыре раза Эли сидел на "осьминожной комиссии", - иначе ее в "амуте" уж и не называли, и каждый раз от них требовали перенести колодец. Совсем другой колодец, о котором на прежнем заседании и слова не молвили. Начали обсуждение весной, проект одобрили, кроме пустяка, сейчас уже хлещат зимние дожди, - поистине гнилое время!

Эли поначалу думал, это только их, зеленых русских недотеп отбрасывают, пока в приемной мэрии не разговорился с бизнесменом из Калифорнии. Американец вот уже несколько месяцев пытался запустить в Израиле филиал своего завода, использующего сок авокадо. "В Калифорнии, возмущался американец, для того, чтобы начать подобное дело, мне понадобилась одна подпись, здесь - шестьдесят одна!"

"Так ведь американец, он, известно, "со стороны". Но мы-то не со стороны! Или тоже со стороны?!"

С последнего заседания Эли возвращался домой в отчаянии. На месте стертой надписи в лифте опять появилась новая: "Шамир - Арафат русской алии". Галия ни о чем не спрашивала, взглянула на его лицо, вздохнула горестно: - Опять зарубили?

Ужинали молча. Поев, Эли рассеянно оглядел картины жены раставленные на полу: администрация гостиницы запрещала вбивать в стенки гвозди. Картины, писанные маслом, они в свое время с трудом, за большие деньги, протащили через московскую таможню. "А зря", - впервые подумал он: на картинах Галии был воображаемый Израиль, - тот, о котором рассказывал ей Ашер, отец, погибший в Гулаге. Израиль на ее картинах был золотисто-желтый, солнечный, теплый. Даже бездушный, безжалостный Бен Гурион, предавший венгерское еврейство (мог спасти-выкупить у Эйхмана, а не спас "венгров" от Освенцима! -от бывших сталинских зеков, смотревших на мир без розовых очков, узнал это Эли и...не сразу поверил ), даже он, всемирно восславленный Бен Гурион, доктринер ленинского толка, излучал у Галии доброту. А нескончаемые карнавалы пурима, израильские мальчишки, карнавальные, радостные. "Вешать на стены воображаемый Израиль, живя и настоящем?" - подумал Эли с острой тревогой: - Каково-то будет ей здесь, Галие?"

Галия, и вправду, расстроилась, но по своему поводу, хозяйственному. Она вернулась с "Шука Кармель" - горластого тель-авивского рынка, рассказала мужу: на "шуке" ни к чему не подступишься: с прилетом русской алии цены подскочили, стали такими же, как и "маколете", маленьком магазинчике на углу. Она перебросилась с Эсфирь несколькими фразами по-русски, и ей тут же хотели продать индейку дороже, чем остальным. Израильтянин хорошо знает, почем индюшатина на "шуке", где масса птицы, он переплачивать не будет. А олим откуда знать цены?

- Свободный рынок, - вздохнул Эли. Он видел, "шук" мгновенно адаптировался к покупателю из советской страны: олим недовешивают недодают, обсчитывают. И еще презирают за твердое русское "л". Только спросит человек "камозе оЛе"? ("сколько стоит?"), и сразу ясно, свежачок!

- Знаешь, Эли, - Галия села возле мужа, закручинилась - никогда ее голос не звучал так тоскливо. - По моему, мы приехали совсем не в ту страну, которую покинул Ашер. Пусть земля ему будет пухом, он не поверил бы своим глазам.

...К середине сырой холодной зимы стали терять добродушие даже самые терпеливые. Сезон дождей - дни и ночи льет, как из ведра. Из отеля выселят, куда итти с детьми, со стариками? В одиннадцать вечера, когда уже легли спать, в номер Эли постучала делегация "от бездомных", попросила помочь им пробиться к Шамиру.

- При чем тут Шамир, - попытался урезонить их Эли. - Мы вляпались в крысиный мир с его присказкой "медленно-потихоньку" ("леат-леат"). Да они о нас и думать забыли!

Недобрые взгляды Эли чувствовал спиной. Виноват-не виноват, а надежды обманул. Пожалуй, скоро станет для человечества самым ненавистным персонажем.

На последнюю комиссию Эли решился взять даже Сашу Казака, которого после первых неудач от всевозможных канцелярий оберегал: боялся, Саша наломает дров. Их ведь не смутишь возгласом: "Переодетые арабы!" Засмеются, и всё. Оказалось, требовалось именно наломать дров. Когда рыхлый старик-председательствующий снова придумал очередной "колодец", Саша вскочил и закричал по-английски: - Какое вы имеете право писать во всех газетах, что заинтересованы в большой русской алие, если пять тысяч бездомных вот уже год не могут дождаться от вас внятного "да" или "нет"?! Если "да", будем строить. Если "нет", дайте нам возможность обжаловать, пойти в Верховный суд. Это - саботаж!

Ожили чиновники. Поглядели на худющего парня. Одни удивились его хорошему английскому, других возмутил тон. Кричать на себя никому не позволят! Переглянулись, размышляя, как дать этому горлохвату - от ворот поворот. Эли в отчаянии обхватил голову руками: переиграл Саша, пропали.