Бегство (Ветка Палестины - 3)

- Все партия и партия, - выкрикнули из зала недовольно. - Вот уже и Ленин есть. Зовет на субботник.

Саша постоял у дверей с блокнотом. Пятнадцать человек все же записалось - пришло шестеро. На другой день, двенадцать. Казалось, начали редеть над головой зимние тучи.

Однако стало светать, пожалуй, лишь тогда, когда в аэропорту Лод приземлились Кальмансоны из Херсонщины и Баку, о которых ни Саша, ни Эли и слыхом не слыхивали.

Впервые эту фамилию произнес Наум Гур. Сообщил Дову из своего Арада: обзвонил "бороды", чтобы восстала из пепла их старая "Эзра" - "Помощь".

- "Эзра" не для тех, кто квартиру покупает или бизнес начинает, здесь есть Форум Щаранского, а для тех, для кого завтрашний день - черный ужас. У кого шекеля нет на автобус, чтобы работу искать, нет на врача, а зубы, глаза разболелись, кто в помойках роется... Сил нет, Дов, газеты читать! И не читать нет сил - что делать? И вот я, вроде татарского хана, обложил каждую "бороду" ясаком. Пока терпят... Сам, как понимаешь, из Арада ни ногой, ясак собирать у "бород" будет Кальмансон, инженер из мэрии, знаешь его? Он сейчас не у дел, взялся охотно.

Дов повесил трубку, пожал плечами. Да знает он этого Кальмансона! Ну, добрый парень, бесхитростный, да что из того! У Дова была своя оценочная "антибольшевистская шкала", как он говорил: "не сидел, не участвовал..." А Кальмансон чем отличился? Был тихим инженером в мэрии. Потом укусил его, злословили ветераны, не то клещ, не то начальник департамента, и попал бедолага на пенсию по инвалидности. Вот и все! Говорили, есть еще у Кальмансона "пунктик". Он искал по всему миру родичей. Безо всякой корысти, для восстановления кальмансонного "генеалогического древа". "Ну, это его забавы. Один спички коллекционирует, этикетки. А этот своим боярским "древом" интересуется".

И недели не прошло после звонка Наума, российские Кальмансоны объявились в Израиле. И начали с того, что всем миром достроили израильскому родственнику виллу, которую тот из-за болезни никак не мог подвести под крышу. Объявили день окончания стройки "кальмансонником", который заменит отныне и "7-е ноября" и "1-е мая" и будет праздноваться ежегодно. Дову приглашение на велюровой бумаге доставила почта, он сказал Софочке, чтоб приоделась - "двинем в гости".

Однажды Софочка увидела у сабры-модницы длинную юбку невиданного покроя и сшила себе такую же, - из цветных лоскутов, колоколом: в бедрах пошире, книзу на конус. Спереди подобрала повыше колен округлыми сборками. Повертелась перед Довом. Он захохотал: юбка напомнила ему арабские рабочие штаны с огромной мотней для продува, сказал: "Годится".

Едва выехали из Иерусалима, Дов, как и обещал, поменялся местами, усадил ее за руль. И пожалел об этом. Он говорил "Направо!", она немедленно возражала: "Рамалла налево, я видела надпись" - и катила прямо, никуда не сворачивая, удивляясь тому, что Дов нервничает: "Прямо - хорошее шоссе, а вбок - рытвины, черт знает что..." Когда все же доехали куда надо, у Дова адски болела голова, а Софочка восторженно воскликнула: "Ох, как хорошо мы поцапались!"

"Кальмансонник" праздновался в поселке "Дивон - ходаша", на "территории", между Иерусалимом и Рамаллой. Только сейчас поняла Софочка, отчего Дов положил в карман пистолет. На всякий случай! По дороге завернули в арабскую лавку, взяли бутылку сивухи под названием "Арак" (другой водки не оказалось) и фрукты. Арабы сидели у лавки на корточках, улыбались Софочке, а один даже языком восхищенно поцокал.

Празднование увидели издалека. Вился над холмом черный дымок. Гости высыпали из дома на зеленеющий гранитный пригорок, колдовали вокруг шашлычницы - калили уголь.

Дом хорош! Солнцем облит, будто сахаром. Куда веселее типового, поселенческого - двухэтажный, из белого иерусалимского камня, гранитная терраса, словно корабельная палуба. Плывет кораблик под красной черепичной крышей, словно под алыми парусами. Плывет по бескрайнему арабскому морю, навстречу штормам. Подбежал торжествующий Кальмансон, запыхался, язык заплетается. Его щекастое доброе лицо в поту. Дов вручил торжествующему хозяину щедрый "ясак" и был почтительно представлен всей родне Кальмансона. Родня, как на подбор, - крупная, рукастая, потомственные слесари, бондари, шапошники, внуки старика Меера, о котором Дову туг же сообщили горделиво, что это "тот самый Меер с Херсонщины, что медведя рогатиной убив".

Ехать в Израиль никто из херсонских Кальмансонов не собирался, но... началась на Кавказе резня, поняли - кулаками не отобьется. А уж после особо памятных им дней, когда ворвались войска маршала Язова в Баку... У бакинского Кальмансона, старика-шапошника, белели губы, когда он вспоминал, как без разбора стреляло доблестное советское воинство по балконам жителей, а потом позволило жертвы мирно похоронить. Он тоже сунулся на улицу, смешался с толпой, которая несла гробы и транспарант "Убийцы, здесь не Афганистан"...

- Вот только четки в руку взял, - сказал старик простодушно, - чтоб сойти за своего, мусульманина.