Бегуны

Каждое утро они мучились с одной и той же проблемой: ботинки. Профессор страдал неприятной болячкой — у него врастали ногти. Пальцы воспалялись, распухали, ногти поднимались, рвали носки и, причиняя боль, терлись о свод ботинок. Заталкивать больные ноги в черные кожаные туфли — бессмысленная жестокость… Так что обычно профессор носил сандалии, а закрытые ботинки заказывали у единственного оставшегося в их районе сапожника: за безумные деньги тот тачал профессору прекрасные мягкие ботинки, с высоким, свободным сводом.

К вечеру у него поднялась температура — видимо, от солнца, — так что Карен попросила принести ужин в каюту.

Утром, когда корабль подплывал к Делосу, профессор, почистив зубы и тщательно побрившись, вышел вместе с женой на палубу. Взяв пирожные от вчерашнего полдника, они крошили их и бросали в море. Рано, наверняка все еще спят. Солнце уже не красное, оно светлеет и с каждой минутой набирает силу. Вода сделалась золотой, словно густой мед, волны утихли, и огромный солнечный утюг разглаживал их, не оставляя ни малейшей складочки. Профессор обнял Карен за плечи — а каким еще жестом можно отреагировать на столь очевидную эпифанию?[150]

Оглядеться еще раз, словно рассматриваешь картинку, на которой в хаосе миллиона деталей скрыта фигура. Однажды разглядев ее, уже никогда не забудешь.

Не стану описывать каждый день этого круиза, пересказывать каждую лекцию — впрочем, возможно, Карен когда-нибудь их и опубликует. Корабль плывет, каждый вечер на палубе устраиваются танцы, пассажиры лениво беседуют друг с другом, держа в одной руке рюмку, а другой облокотившись о перила, или просто вглядываются в ночное море, в холодную кристальную тьму, время от времени освещаемую огоньками больших пароходов — тех, что рассчитаны на тысячи пассажиров и каждый день пристают в новом порту.

Упомяну лишь одну лекцию, мою любимую. Идея принадлежала Карен. Это она предложила рассказать о тех богах, которых не найдешь на страницах известных и популярных книг, тех, о которых умолчал Гомер и которых затем игнорировал Овидий, которые не прославились скандалами и любовными интригами, недостаточно страшных, недостаточно хитрых, недостаточно загадочных, известных лишь по осколкам скал, по упоминаниям, каталогам исчезнувших библиотек. Но благодаря этому они сохранили то, что те прославленные — утратили навеки: божественную изменчивость и неуловимость, текучесть формы, туманность генеалогии. Эти боги являлись из тени, из аморфности, а после их вновь окутывал мрак. Как, например, Кайрос, который всегда действует в точке пересечения человеческого линейного времени и божественного — циклического. А также в точке пересечения места и времени, в момент, который открывается на краткий миг, чтобы вместить в себя эту единственную и неповторимую возможность. Это точка, в которой прямая, идущая из ниоткуда в никуда, на мгновение соприкасается с окружностью.

Профессор вошел бодрым шагом, остановился, переступая с ноги на ногу и посапывая, у кафедры — которой служил принесенный сюда из ресторана столик — и извлек из-под мышки узелок. Карен знала его фокусы. Полотенце это профессор только что взял в их ванной. Он был уверен: как только примется его разворачивать, в зале воцарится тишина, а шеи тех, что сидят в последнем ряду, потянутся вперед. Люди все равно что дети. Под полотенцем был красный шарф Карен, а дальше сверкало что-то белое — кусок мрамора. На вид — обломок скалы. Напряжение в зале росло, а профессор, понимая, насколько заинтригованы слушатели, наслаждался — криво усмехаясь, он все делал нарочито медленно, словно в кино. Наконец он поднял этот фрагмент светлой плиты почти на уровень глаз, протянул руку вперед, подражая Гамлету, и начал:

Откуда приехал скульптор, твой творец?

Из Сикиона.

Скажи его имя.

Лисипп.

А ты кто?

Я Кайрос. Бегу впереди всех и всех обгоняю.

Почему ты бежишь на цыпочках?

Потому что я всегда спешу.

У тебя крылья даже на ступнях?

Я же быстрее ветра.

Почему ты так сильно сжимаешь бритву правой рукой?

Чтобы предупредить людей, что я острее бритвы.

Почему прядь твоих волос падает спереди, на лицо?

Чтобы каждый, кто встречается на моем пути, мог схватить ее.

А сзади почему ты лысый?

Кого я перелечу, тот меня не поймает, каким бы сильным ни было его желание.

А почему скульптор сотворил тебя?

Чтобы напоминать людям обо мне, паломник. Я вечное напоминание для всех.