В тот вечер, в четверть десятого, Билли припарковал машину на обочине шоссе 37-а, которое уходило к северо-западу от Бар-Харбора. Он оказался на вершине холма. Морской бриз шевелил его волосы, одежда развевалась и хлопала на ветру. Откуда-то сзади, издалека, доносились слабые звуки рока, открывавшие очередную вечеринку в Бар-Харборе.
Внизу справа он увидел большой костер, окруженный автомашинами, фургонами, трейлерами. На фоне костра мелькали силуэты фигур, слышались звуки разговоров, смех.
Он их догнал.
Да. Да, конечно. Старик смог бы всю эту компанию отправить на край света, если бы пожелал. Но в этом для него было мало удовольствия. Он заманил Билли именно сюда. Именно этого он захотел.
Страх. Он, как струи дыма, блуждал по пустотам его тела, и таких пустот, казалось ему, становилось в нем все больше. Но и ярость жила там тоже.
Билли на мгновение обернулся и посмотрел на свой автомобиль, покачал головой. Потом начал спускаться вниз по травяному склону к табору.
Глава девятнадцатая: В цыганском таборе
Он остановился за фургоном с изображением женщины и единорога – одна из множества теней, трепещущих от отблеска костра. Прислушался к их негромкому разговору, к взрывам смеха, к потрескиванию дров в костре.
И вдруг представил себе лицо Линды, услышал ее голос, умоляющий вернуться домой, ее плач по телефону.
Он был виновником, верно. Но не он один.
Вновь пробудилась ярость. Билли попытался прогнать это чувство, заглушить его, превратить во что-то более конструктивное –
Там действительно были концентрические круги: сначала машины, потом круг людей, сидящих вокруг костра, который горел в обложенном кругом камней углублении. Неподалеку в землю была воткнута срубленная ветка, на ней прикреплен желтый лист бумаги. Билли предположил, что это разрешение разводить костер.
Те, что помоложе, сидели на траве или на надувных матрасиках. Люди постарше сидели на алюминиевых раскладных стульях, оплетенных пластиком. Билли увидел старую женщину в шезлонге, обложенную подушками и прикрытую одеялом. Она курила самокрутку.
Три собаки, находившиеся по ту сторону костра, принялись лаять без особого энтузиазма. Один из молодых цыган резко оглянулся и распахнул жилетку, обнажив никелированную рукоятку револьвера в кобуре под мышкой.
– Энкельт! – резко сказал мужчина постарше, положив ладонь на руку молодого цыгана.
– Болде хар?
– Жуст дет – хан оч Тадуз!
Молодой парень посмотрел в сторону Билли Халлека, который теперь стоял среди них, совершенно неуместный в своем мешковатом спортивном плаще и городских туфлях. На лице цыгана отобразился не страх, но удивление и – Билли готов был поклясться в этом – сочувствие. Парень поднялся и быстро удалился, лягнув по пути пса и прикрикнув: «Энкельт!» Пес вякнул, и все три собаки разом умолкли.
Он окинул взглядом всю компанию. Разговоры прекратились, все смотрели на него черными цыганскими глазами.
Значит, все было правдой. Никакая там не психологическая анорексия, никакая не экзотическая форма рака. Билли подумал, что даже Майкла Хустона убедили бы эти темные глаза. Они знали, что с ним случилось. Знали, почему это произошло. И знали, чем это закончится.
Они смотрели друг на друга – цыгане и тощий человек из Фэйрвью, Коннектикут. И вдруг без всякой причины Билли начал улыбаться.
Старуха, обложенная подушками, охнула и сделала в его сторону жест, отгоняющий нечистую силу.
Послышались приближающиеся шаги, голос молодой женщины заговорил торопливо и сердито:
– Вад са хан! Оч плоцлигт браст хан дыббук. Папа! Алсклинг грат инте! Сналла дыббук! Та миг мамма!