Бегущий в лабиринте

Упоминание Алби отвлекло Томаса от еды. Он представил мальчика, как тот бьется в конвульсиях и задыхается, как накануне. Затем он вспомнил, что больше никто не знает о том, что Алби сказал после того, как Ньют вышел из комнаты, перед припадком. Но это не значит, что Алби будет хранить молчание теперь, когда он встал на ноги и ходит повсюду.

Чак продолжил болтать, внезапно сменив тему.

– Томас, я вроде как в замешательстве, чувак. Странно чувствовать себя грустно и тоскующим по дому, но не иметь понятия, что это за место, в которое хочется вернуться, понимаешь? Все, что я знаю, что я не хочу быть тут. Я хочу вернуться назад к семье. Неважно, что там, неважно, откуда я пришел. Я хочу помнить.

 Томас был немного удивлен. Он никогда еще не слышал от Чака ничего столь глубокомысленного и верного.

– Я понимаю, что ты имеешь ввиду, - пробормотал он.

Чак был слишком невысоким, чтобы Томас мог его видеть, пока говорил, но после его следующего утверждения Томас представил, что глаза Чака наполнились сильной печалью, может быть, даже слезами. - Я плакал. Каждую ночь.

Это отвлекло Томаса от мыслей об Алби.

– Да?

- Как какой-то обоссавшийся младенец. Практически до самого того дня, когда ты появился тут. А затем просто привык, наверное. Это место стало домом, пусть мы и надеемся каждый день выбраться отсюда.

- Я плакал лишь один раз, с тех пор, как оказался здесь, но это было после того, как меня чуть не слопали заживо. Я, вероятно, совсем поверхностный простачок. – Томас, возможно, не признал бы этого, если не бы не признание Чака.

- Ты плакал? – Он услышал вопрос через окно. – Тогда?

- Да. Когда последний наконец упал с Обрыва, я упал и проплакал, пока не разболелись горло и грудь. – Томас помнил все это очень хорошо. – Все во мне сломалось в тот момент. После этого мне стало лучше, так что не отношусь плохо к слезам. Никогда.

- Типа от этого становится легче, да? Странно, как это все работает.

Несколько минут прошли в тишине. Томас поймал себя на мысли, что надеется, что Чак не ушел.

– Эй, Томас? – спросил Чак.

- Я все еще тут.

- Как думаешь, у меня есть родители? Настоящие родители?

Томас засмеялся, преимущественно чтобы оттолкнуть внезапную грусть, накатившую от этой мысли.

– Конечно, есть, шэнк. Тебе же не нужно рассказывать о пестиках и тычинках? – У Томаса кольнуло в сердце, он помнил, как слышал такую лекцию, но не помнил того, кто ее рассказывал ему.

- Я не о том, - сказал Чак, голос его звучал так, словно ему не до веселья. Он был низкий и пустой, словно бормотание. – Большинство ребят, которые прошли через Изменение, помнят страшные вещи, о которых даже не хотят говорить, что заставляет меня сомневаться, было ли в моем прошлом что-то хорошее. Так я имею ввиду, как ты думаешь, я мог иметь маму и папу где-то там, которые скучают по мне? Думаешь, они плачут по ночам?

Томас в шоке обнаружил, что его глаза наполнились слезами. Жизнь была такой сумасшедшей с тех пор, как он появился тут, что он никогда на самом деле не задумывался о Глэйдерах как о реальных людях с реальными семьями, скучающими по ним. Было странно, но он даже о себе с такой стороны не думал. Только о том, что все это значит, кто их сюда послал, как они могут выбраться отсюда.

Впервые он почувствовал к Чаку что-то такое, что разозлило его, даже захотелось убить кого-нибудь. Мальчику следовало ходить в школу, домой, играть с соседскими детьми. Он заслуживал возвращаться по вечерам домой к семье, которая любила его, беспокоилась о нем. Маму, которая заставляла бы его принимать душ каждый день, и папу, который помогал бы ему с домашними заданиями.

Томас ненавидел людей, которые забрали этого маленького невинного мальчика у его семьи. Он ненавидел их всем сердцем, даже не знал, что такое бывает. Он хотел их смерти, страданий. Он хотел, чтобы Чак был счастлив.

Но счастье было вырвано из их жизней. Любовь была вырвана из их жизней.

- Послушай меня, Чак, - Томас сделал паузу, успокаиваясь, насколько мог, чтобы убедиться, что его голос не будет дрожать. – Я уверен, что у тебя есть родители. Я знаю это. Звучит ужасно, но я готов поспорить, что твоя мама сейчас сидит в твоей комнате, держит твою подушку, глядя на мир, который забрал тебя у нее. И да, готов поспорить, что она плачет. Сильно. С опухшими глазами и сопливым носом. На самом деле.

Чак ничего не сказал, но Томасу показалось, что он слышал легкий всхлип.

- Не сдавайся, Чак. Мы разберемся со всем этим, выберемся отсюда. Теперь я тоже Бегун, и я клянусь тебе жизнью, я вытащу тебя отсюда в твою комнату. Заставлю твою маму плакать от этого. – И Томас действительно так думал. Он чувствовал, как это жгло его сердце.

- Надеюсь, ты прав. – сказал Чак трясущимся голосом. Он показал большой палец в окно, а затем ушел.

Томас поднялся, обошел маленькую комнату, кипя от желания сдержать свое слово.

– Я клянусь, Чак, - прошептал он в никуда. – Я клянусь, что верну тебя домой.

31