– Сегодня ввожу запрет на личное пространство. Поднимайся и иди ужинать.
– Я не голодный.
– Ты голодный. А еще влюбленный. Мне лучше знать, уж поверь.
Мама выдергивает у меня из рук телефон.
– Эй!
– Отдам на кухне.
Сжимаю зубы и плетусь за ней. Сажусь за стол и ковыряю пальцем скатерть. Теперь еще и лекцию выслушивать. Как будто все вокруг знают, как мне надо жить. Но на самом деле глубоко внутри мне так хочется рассказать все маме. Спросить, как правильно поступить. От этого внутреннего противоречия я начинаю дерзить:
– Мы на кухне. Отдавай телефон.
Мама насмешливо фыркает. Мой тон ее не обижает, как будто она действительно видит меня насквозь, и все мои мотивы – тоже. Ставит передо мной тарелку и кладет рядом смартфон.
– Поговорить не хочешь?
– Нет, мам. – И тут же сдаюсь: – Не знаю.
– Ну, можешь просто рассказать мне про девочку. Начнем с малого. Как ее зовут?
– Милана. Лана, – я улыбаюсь. – Мы зовем ее Мальвина.
– Имеешь в виду твоих ребят? Почему Мальвина?
– У нее синие волосы.
Мама округляет глаза, но под моим выразительным взглядом изображает, что застегивает рот на молнию. Тут же нарушает логику, спрашивая:
– Она тебе нравится?
Я угрюмо киваю, набивая рот едой.
– А ты ей?
– Мам, что за допрос?
– Просто хочу помочь. Мне не все равно, что с тобой происходит. А без допроса ты ничего не рассказываешь, – она разводит руками.
– Я ей тоже нравлюсь. Я так думаю.
– И в чем тогда проблема?
– А с чего ты взяла, что есть проблема?
– Ты на меня кидаешься всю неделю, как склочный дворовой пес. Я могу распознать, когда мой сын не в настроении. И из-за чего.
– Мам, ты же знаешь, я не мастак по серьезным разговорам.
– И по любым другим разговорам, – добавляет она с улыбкой.
– Да.
– Ладно, Кирюш. Извини, просто хотела помочь. Давай так. Если захочешь поговорить, в любой момент – я рядом. Могу просто выслушать или попробовать дать совет. А вообще, просто делай как чувствуешь. Сердце лучше знает.
– Спасибо, мам, – бормочу я.
– Спокойной ночи, – она поднимается и целует меня в макушку.
– Спокойной ночи.
А когда она уже сворачивает из коридора в спальню, я зову:
– Мама.
– Да?
– Хорошо, что ты ушла от отца. Спасибо.
Вижу, как она замирает. Кажется в этот момент такой хрупкой, как будто на секунду сбрасывает с себя роль взрослой. Потом поворачивается и улыбается мне. Тепло и спокойно. Кивает. И уходит.
А я беру телефон и пишу сообщение, не особенно даже думая о том, правильно ли поступаю. Сердце лучше знает. Мама ошибаться не может.
Я уверен. А ты?
Глава 30
Когда выхожу на лестничную клетку с ботинками и курткой в руках, то удивленно застываю. Мне навстречу поднимается Разгильдеев.
– Как ты вошел?
– Проскочил за каким-то мужиком, – говорит он. – Обувайся, пол холодный.
– Ты на нем только что сидел.
– Поэтому точно знаю, что он холодный.
Я послушно надеваю ботинки. Спрашиваю:
– А где ребята?
– Чуть позже с ними встретимся.
Завязываю шнурки медленнее, чем обычно. Потому что когда наконец разгибаюсь и смотрю на Кира, он говорит:
– Ты мне вчера не ответила.
– Будешь приходить каждый раз, когда я не отвечаю?
– Да.
И он начинает подходить ко мне, очень осторожно, как будто не хочет спугнуть. Прием не срабатывает, мне страшно. Я действительно вчера малодушно промолчала. Не знала, что ответить. Или не так. Я точно знала, что именно хочу написать. Но меня так скрутил приступ панической атаки, что я не посмела. Лежала на диване, тряслась в рыданиях, дышала, как собака в жару.
– Мальвина, не бойся, ладно?
Я старательно втягиваю в себя кислород. Напоминаю своим легким, как это делается, потому что они, очевидно, сбоят.
Правило номер сто три – не влюбляться. Нарушено.
– Мы ничего не испортим, – говорит Разгильдеев и делает еще один мучительно медленный шаг. – Я обещаю.
Ненавижу обещания. Их всегда нарушают. Не пить, не бить, больше не позволять органам опеки забрать меня. Для меня в словах нет смысла, просто набор букв. Но все, что говорит Кирилл, с оглушительным треском ломает все мои установки и принципы. Мы не так уж хорошо знакомы. Но почему-то каждое его слово кажется весомым.
– Ты мне веришь?
Я сглатываю. И вместо ответа срываюсь с места и влетаю ему в грудь. Прижимаюсь так тесно, как будто хочу залезть внутрь него, свернуться за ребрами, заполнить все собой. Привстаю на цыпочки и сама тянусь к его губам. Еще раз отмечаю, как они изогнуты уголками вверх, в вечной улыбке этому миру.