Бей первая

– Тихо, брат, тихо. Наказал, все хорошо. Давай девочку нашу вытаскивать.

Я лишь натужно дышу, хриплю, вцепившись в его руки.

– Давай, Кир, Лана ждет.

И только ее имя приводит меня в сознание. Побарахтавшись в грязи, поднимаюсь на ноги. Диман аккуратно задерживает меня и обтирает рукавом мое лицо. Я не знаю, что там – слезы, пот, слюни или чужая кровь, но он делает это почти нежно, без тени брезгливости. Киваю с благодарностью, шатаясь, добираюсь до Мальвины. Тоха помогает мне взять ее на руки. Она стонет и пытается что-то сказать.

Смотрю на Тима, который вцепился в подбородок Кристины смуглыми пальцами. Говорит ей зло:

– Я бы твою голову сжимал до тех пор, пока у тебя глаза не выскочат. Но мне западло мараться, Дуня.

Он отпускает ее, отталкивая от себя. Поднимает с пола ее смартфон:

– Это я забираю. Подчищу все, что наснимала, и верну.

Кристина испуганно кивает.

Одновременно слышу, как Белый оповещает нас:

– Порядок, он живой.

И мы движемся к выходу. Напоследок Диман говорит Дунаевой:

– Дружка своего забери, как очухается. Передай, что если он сболтнет о том, кто избил, то мы его, падлу, вообще на хрен убьем. Поняла?

Уже спускаемся по лестнице, когда Лана спрашивает, еле ворочая языком:

– Я в аду?

– Да, Разноглазка, – отвечаю, не задумываясь. – Вместе с адской четверкой.

Глава 40

Идем домой дворами. Идею с такси отметаем сразу, потому что четверо парней с девушкой без сознания – это сомнительная картина. Но я не против, я рад держать Мальвину максимально близко к себе. У Тима дома укладываем ее на кровать. Парни выходят, а я неловко застываю над ней. Раздеть? Надо снять хотя бы джинсы. Она до сих пор в моей толстовке, которая доходит ей почти до колен. Знал, что она маленькая, но сейчас это особенно заметно. Расстегиваю пуговицу и молнию, тяну толстовку ниже, чтобы не увидеть лишнего, и стаскиваю джинсы. Накрываю ее и собираюсь выйти.

– Тошнит, – хнычет Лана, – все вертится.

Я возвращаюсь, засовываю руку под одеяло, беру ее за тонкую щиколотку и подтягиваю к краю кровати. Вытаскиваю ногу так, чтобы ступня касалась пола.

– Заземляйся, Разноглазка. Так лучше?

– Да. Кир, это ты? – спрашивает, не открывая глаз.

– Я. Кто еще.

– Где мы?

– У Буса дома. Не переживай, тут только мы.

– Хорошо, – бормочет она.

Открывается дверь, и Тим засовывает голову в комнату:

– Можно? Я тазик принес.

Я хмыкаю:

– Слыхала, киса? Царский подгон от хозяина квартиры.

– Не хочу тазик, – снова хнычет Лана.

– Он розовый. Специально для леди, – уговаривает Бус и ставит его на пол.

Тим выходит, а я продолжаю сидеть на корточках около кровати. Смотрю на Мальвину, от ее лица без косметики как-то по-особенному щемит сердце. Она выглядит такой беззащитной. Раздумывая над этим словом, разбираю его на составные части. Без-защитная. Это уже не так. У нее есть мы. У нее есть я. Теперь у нее есть защита.

– Кир, – зовет она тихо.

– Да, киса?

– Как ты можешь меня любить?

От этого вопроса у меня сбивается дыхание. Признание вырвалось как-то само собой. Но я об этом не жалею, ведь я действительно так чувствую.

– А как тебя можно не любить?

Легкая, едва заметная улыбка трогает ее губы. Глаза все еще закрыты.

Она говорит:

– Спасибо.

Я хмыкаю и выдаю дурацкую грубость, чтобы разрядить обстановку:

– Свои благодарности знаешь куда себе засунь?

Лана приоткрывает один глаз и наконец смотрит на меня сквозь ресницы.

– Я не помню, что было.

– Тебе и не нужно. Все уже в порядке. Спи, Мальвина. Завтра поговорим.

– Звучит угрожающе.

– Тебе кажется, – я провожу рукой по ее волосам. – Все хорошо. Отдыхай.

– А если меня будет тошнить?

– Просто свесь голову вниз, сможешь? Тут таз стоит. Или зови меня.

– Хорошо. – Она сворачивается клубочком и выдыхает еще раз: – Хорошо.

– Я скоро приду, ладно?

Но Лана уже сопит, проваливаясь в сон. Это правильно, пусть спит.

Я выхожу, прикрывая за собой дверь. Иду на кухню. Там в приятном полумраке сидят парни. Бус на подоконнике, Белый и Малой за столом, полулежа на стульях, пристроив ноги на стол. Молчат, потягивая пиво.

– Алкоголь – зло, – хмуро выдаю я.

– Гильдия, не душни. Тяжелый был вечер.

Я киваю и спрашиваю:

– Еще есть?

– В холодильнике.

Достаю стеклянную бутылку и тоже сажусь за стол.

– Как она?

– Спит.

– Что будем делать? – интересуется Тоха. – Домой ведь ей нельзя.

– Ну, до завтра у меня побудет, – Тим подтягивает ногу, упираясь пяткой в подоконник. – В понедельник у Димана может остаться, у тебя же мама уезжает?

– Да, во вторник вернется.

– Ага. – Малой отпивает пиво. – А потом? Надо что-то решать.

– Сходим с отцом ее поболтать, – тихо говорю я.

– Так же, как ты с Макаром поболтал?

– Ну, если нужно будет, то так же.

И тут у меня звонит телефон. Это мама. Соблазн проигнорировать звонок слишком велик, но я все же отвечаю.

– Да?

– Кирюш, извини меня, – с ходу начинает она. – Я действительно не должна была так говорить. Наверное, это то, что называют профессиональной деформацией. Но я хочу быть в первую очередь твоей мамой, а потом уже социальным работником. Как вы? Как Лана, нашлась?

– Нашлась, все в порядке.