Бей первая

Но сейчас я ощущаю такой ужас, что едва могу соображать. Я не хочу, чтобы это все кончилось плохо. В конце концов, что могут сделать мальчишки против мужчины, который давно уже потерял все берега? Даже если их четверо.

Из подъезда на морозный воздух я почти выпадаю. Холод немного приводит в чувство, и я быстро сворачиваю в тень дворов. Они сказали дождаться их дома. Я так и сделаю.

Иду к Тиму, стараясь не разрыдаться. Все будет в порядке. Кир мне обещал. Он не может обмануть. У дверей квартиры я достаю ключи, и что-то выпадает из кармана на пол. Я опускаюсь на колени и шарю руками по грязной плитке. Нашла! Что-то маленькое и тонкое. Подношу находку к глазам, подсвечивая ее телефоном. Это подвеска, которую я видела на шее у Кирилла. Небольшая серебряная монетка, на которой выбита фраза – «Надо идти». И тут из моей груди вырываются рыдания, которые я так тщательно прятала. Потоки слез заливают глаза, губы кривятся, в груди все стягивает чудовищным спазмом. Подвывая и икая, я наконец вваливаюсь в квартиру. Ложусь на пол и позволяю себе просто плакать. От боли, от страха, от обиды, от слишком большой ответственности. От несправедливости. От предательства. От незваной непривычной нежности. От любви. Я скулю и хнычу, разрешая себе чувствовать все, потому что плохих эмоций нет, они все мои, все законны.

А когда внутри не остается ничего, я просто поднимаюсь на ноги, надеваю на себя подвеску и иду готовить ужин. Потому что правило номер двести два – надо идти.

Глава 44

Кир

Когда отец Ланы заходит в квартиру, мы уже ждем его на кухне. Сидим, развалившись кто где – на стульях, на диване, у подоконника. Показная вальяжность, конечно, обманчива. Мы максимально напряжены и сосредоточены. У каждого в руках бита, но в бейсбол мы играть не умеем, я думаю, он тоже это понимает. Все кухонные ножи надежно спрятаны – на газоне за окном. Опасно выкидывать такое с пятнадцатого этажа, но мы проследили, чтобы внизу никого не было. А оставить их в доме было бы куда хуже.

– Игорь Владимирович, а мы вас ждем, – выдаю глумливо.

Пацаны поддерживают, демонстрируя ему свои лучшие ухмылки.

– Вы заходите, не стесняйтесь.

– Ничего, что мы не разувались?

– А что у вас в пакете? Это нам?

Не меняясь в лице, он проходит на кухню. Задумчиво жует губу, достает из кармана куртки сигареты.

Я спрашиваю:

– Поговорим?

Он чиркает зажигалкой. Глубоко вдыхает дым. Выпускает его мне в лицо:

– Со щенками не разговариваю.

Сдержанно выдыхаю. Психовать не нужно. Мы тут не за этим.

– Лана съезжает, – говорю твердо.

Он смотрит на меня, курит, стряхивает пепел прямо на пол.

– Ты, мразь, больше никогда ее не увидишь. Встречи искать с ней не будешь. Никаких звонков и сообщений. И тем более никуда не заявишь.

– А то что? – спрашивает лениво, потирая щетину.

– А то мы тебя отделаем так, – не выдерживает Бус, – что опознавать по зубам будут. Если найдут.

Тут отец Ланы смеется. Издевательски, неприятно, срываясь на кашель:

– Ты думал, я угроз за свою жизнь не слышал?

Белый вытягивает руку, легко толкает его битой в грудь и выдает:

– Ты, наверное, хотел быть важным. Властным. Значимым. Что скажешь, если завтра все узнают о том, что ты делал? Соседи, коллеги, каждая собака в этом районе будет знать, что ты девочку маленькую избивал до синяков и шрамов. Как думаешь, долго проживешь? И главное, хорошо ли? Ты ведь на работе – улыбчивая скотина, хохмач, душа компании.

От каждого слова Димана у меня самого внутри все холодеет. И бывший опер не удерживает свою маску, позволяет мышцам лица дрогнуть.

Почуяв слабость, я подхватываю:

– В окно посмотри, папаша. Давай, шевели ногами, – хватаю его за рукав куртки и подтаскиваю к подоконнику.

Он выглядывает на улицу. Там, на детской площадке – толпа молодых парней. Рослые, бритоголовые, светят огоньками сигарет, ржут, ведут себя нагло и вызывающе. Даже с пятнадцатого этажа видно, что в них кипит агрессия, которая взорвется от малейшей искры.

Я открываю окно и кричу:

– Эй, пацаны!

Они с готовностью отзываются. Выкрикивают мое имя, завывают, ухают, беснуются.

Когда отец Ланы переводит на меня взгляд, я понимаю, что ему страшно. Всего секунду, но я вижу это в его тупых, пропитых глазах.

– Что ж ты, падла, со своим ребенком сделал? – не сдержавшись, говорю с горечью.

Он молчит, а потом отвечает тихим, надтреснутым голосом, щедро присыпанным издевкой:

– Только то, чего ты сам еще с ней сделать не успел.

И я бью его прямо в лицо.

-.-. . .-.. ..– .–

На улице мы сразу направляемся к пацанам на площадке. Подходим к самому высокому из них. Володя, он же Башня, кроме стритбола, где мы познакомились, является еще и фанатом футбола.

– Спасибо, Башня, – говорит Белый и приобнимает нашего друга.

– Ну я вроде как был вам должен. Когда еще пацанов подтянуть?

– Думаю, ближайшие две недели надо помаячить. Встречать у подъезда утром, показываться вечером. Всем не обязательно, – говорю я и вытягиваю у Володи из пачки сигарету, – достаточно человек десяти.

– Сделаем.