Бел-горюч камень

Изочка переживала настоящее чудо. Она перестала верить, что за пределами этого волшебного мира существует огромная непостижимая страна, пыльный город с пыльными улицами и общежитие на Первой Колхозной… ой, то есть по новому названию, красного командира Карла Байкалова… Карл у Клары украл кораллы… Мальчик-солнце украл у Изочки сердце… Мария, прости за ложь-молчание и кражу хлеба!..

Гибкие пальцы плясали на свирели, чуткие пальцы ласкали вертикаль разбуженных звуков умело и нежно. Эхо красиво удлиняло жаворонковую песнь, рея кудрявым хвостиком после каждого завитка. Потом мальчик снова залез в небо и убрал свирель, чтобы не намокла.

Плавали и плескались до тех пор, пока губы не стали цвета вылинявшей майки строителя, который назвал Изочку подружкой Басиля. Заметив, что у нее зуб на зуб не попадает, Басиль сказал:

– Са[56].

Они вышли на землю, и сказочный мир сразу прикинулся обыкновенной цистерной.

Глава 12 На бистыр [57]

Табор окутывали дым костра и аромат луковой мучной похлебки, несущийся из снятого со стояка большого котла. Неподалеку женщины прямо на песке разостлали длинное полотно и расставили железные миски. Трапеза задерживалась – ждали с базара мужчин.

Изочка поискала глазами маму мальчика. Взобравшись на высокий чурбак, его дайе зашивала дыру в разлохмаченном верхнем крае самого дальнего шатра.

Басиль сунул в варево палец, облизнул его и покрутил головой:

– Остыло…

И вдруг! Изочка не поверила своим глазам! – мальчик сбросил одежду и прыгнул в котел! Будто через заборчик перескочил, да так ловко, что не пролилось ни капли!

Изочка не стала долго обдумывать новую игру. Озябшее тело быстрее головы сообразило, как мальчику теперь хорошо и приятно в горячей похлебке, поэтому она тоже немедля сорвала с себя сарафан…

Они сидели тихо-тихо. Густое, душистое тепло ласково объяло и согрело промерзшие до косточек тела. Из-за края посудины выглядывали только покрытые маслом и кольцами лука макушки.

– Хватит, вылазим, – булькнул Басиль.

Дайе, стоявшая на чурбаке далеко, словно услышала, повернулась в их сторону… Вот тогда-то Изочка и увидела нечто непостижимое, чему позже не смогла найти объяснения. Цыганка пронзительно вскрикнула и удивительно медленно, отвесно повалилась на землю, но не упала, а остановилась на излете, протянула к ним руки издалека… и очутилась рядом. Наполненные ужасом глаза сверкали черным и золотым огнем. Изочка взвизгнула, выдернутая за волосы из котла безжалостно, как морковка из грядки.

– Живые!.. – выдохнула цыганка слабым голосом, согнулась пополам и осела в песок, а девочка снова сползла в похлебку.

В это время с базара подошли мужчины и, ничего не понимая, уставились на котел с человечьими головами, а головы таращились на них и хлопали мокрыми ресницами.

Поднялся страшный галдеж. Женщины и дети пытались что-то растолковать, но кричали все разом, к тому же начал метаться на цепи и громко скулить медведь, встревоженный переполохом. Старый пузатый цыган со смоляной бородищей – великанский жук-плавунец в кителе с медными пуговицами – отделился от гомонящей толпы. В разинутом рту загорелось золото крупных зубов. Старик оглушительно рявкнул, и люди смолкли, точно рев его перерубил толстую пуповину звуков.

Изочка перепугалась. Сейчас этот дяденька накинется с воплями или, чего доброго, вообще вздует ремнем ее и мальчика! Цыган угрюмо вперился в котел с непривычным содержимым, почесал горбатый нос и закрыл лицо ладонями, будто заплакал. Басиль переглянулся с Изочкой: дело плохо…

Плечи цыгана мелко затряслись. Внезапно сквозь пальцы прорвались раскатистые стенания, рулады и трели. Целую минуту он в полной тишине пел без слов. Взвывал и хрюкал, ржал и кудахтал, с силой набирал воздух и вновь распускал звонкий веер рыдающе-радостных, квохчущих звуков. Так он смеялся. А как прошла эта положенная, очевидно, минута одинокого веселья, берег опять взорвался – теперь уже общим хохотом, и похлебка забурлила, закипела от смеха вокруг Басиля и Изочки. Присев на корточки, издавая звуки небольшого, но шумного скотного двора, старик вспыхивал золотыми искрами в черноте бороды, тыкал пальцем в котел и стучал себя кулаком по колену…

Когда все успокоились, цыганка помогла детям выбраться из котла. Вытирая скользкие Изочкины руки мягкой ветошью, она говорила с мальчиком по-цыгански – то ли ругала, то ли посмеивалась над ним, и вдруг запнулась, а лицо ее резко изменилось. Женщина настороженно, вроде бы нехотя повернула вверх левую ладонь Изочки и оцепенела, засмотрелась, как молодые девушки засматриваются в карманное зеркальце. Потом зачем-то сравнила обе ладони девочки и подняла на нее горестные разноцветные глаза.

– Ай, маленькая, – сказала с близкими слезами в голосе. – Нат бахт тукэ…[58]

Цыганка зачем-то и сына попросила показать ладони, поднесла ближе к Изочкиным и, держа их руки вместе, словно в беспамятстве закачалась на земле с плачущим лицом, забормотала непонятное:

– Оба потеряете, найдете себя… и потеряете, и нет вам покоя…

– Не говори так! – одернул Басиль.